Рахмет с любопытством прислушался к разговору, затянутому одним из коренных с доверчивым кудесным – худым черноглазым пареньком. Тот и заговорить не успел, как сразу выболтал коренному своё имя.
Охрана по одному выкликала кудесных. Мальчишки уходили и больше не возвращались – по порции горячих на спину, и домой, к мамкам-папкам, а те небось и сами добавят.
Козява – так коренной представился незадачливому кудесному – добродушно предложил мальчишке попить из своей плошки. Тот заколебался, но согласился, опасаясь оскорбить отказом.
Рахмет приоткрыл глаза – и успел заметить, как одним движением пальцев Козява выковырнул из-под ногтя невидимое глазу зёрнышко и уронил его в плошку. Беспечный паренёк сделал несколько больших глотков – в холодной и впрямь было жарко, а от страха и у матёрых волков горло сохнет. Рахмет только вздохнул да и повернулся на другой бок.
К его лежанке протиснулся какой-то листвяной. По суетливым повадкам легко было догадаться, что он в услужении.
– Соловей, тебе Кабан велел передать…
Ну, точно!
Поспевала воровато оглянулся и приблизил к Рахметову уху тонкие, змеюками гнущиеся губы.
– Через час стража сменится, а у нас там человечек. Выведет, будто на допрос, а на дворе отпустит. Там водовозы поутру толкутся, в пустой бочке внешнюю охрану проедешь, и – здравствуй, Пресня, я вернулся!
– Ты что ж, – Рахмет отстранился и пристально посмотрел поспевале в глаза, – свободой торгуешь?
– Зачем обижаешь, напраслину возводишь, – затараторил тот, за словесами пряча боязнь, – мы ж со всем почтением-уважением, не дело это – Соловью в клетке сидеть! Сорок гривень занесёшь Мирохвату-шапошнику на Хитров, там любой подскажет. А Кабан на полгода к тебе в долю войдёт. Не думай плохого, не нахлебником – и бойцов даст, и пару пулемётов! Большие дела сможешь крутить!
Рахмет покосился туда, где, привалившись к стенке, на верхней лежанке отдыхал толстобрюхий бородатый листвяной. Тот медленно и едва заметно кивнул в ответ: не боись, дело стоящее!
– Что ж твой Кабан сам тут сидит, коли стража прикормленная?
– Уважаемому вору и в остроге чертог, – льстиво улыбнулся поспевала. – Да и не влезет Кабан в бочку-то!
Гнусно захихикав, тонкогубый начал пробираться назад, переступая через лежащих вповалку пересыльных.
– Надумаешь – только мигни, – сказал он напоследок.
А паренька-древляного уже почти сморило. Быстро действует маков цвет, хороши снадобья у коренных. Шатаясь, наступая на лежащих, никого уже не боясь, он бродил по холодной, то мыча, то заливаясь неудержимым смехом. Козява смотрел на него почти по-отечески – хотя и возраста они были одного, и стати, и масти.
Древляного закачало, он сделал несколько широких пьяных шагов и ухватился за лежанку Рахмета, цепляя ладонями занозы.
Рахмет развернулся к нему, хотел оттолкнуть, но паренёк вдруг заговорил громким шёпотом, прерывисто и страстно:
– Сбереги, умоляю, сбереги!.. Ты древляной, я древляной, важнее нету… Чую, силы тают! Потеряю – не прощу себе!.. Сбереги!..
Что-то маленькое и твёрдое, размером с лесной орех, оказалось у Рахмета в горсти. У паренька совсем подкосились ноги, он споткнулся о скрючившегося на каменном полу бродяжку и рухнул через него спиной вперёд. Козява и его соватажники загоготали.
– Алим Юсупов! – гаркнул стражник. – На выход!
Козява глумливо ощерился:
– Иду, господин охранник!
Цыкнул на зароптавших кудесных, и те поникли, как трава. Вихляющей походкой коренной вышел из холодной, напоследок махнув остающимся – счастливо, мол, оставаться!
А настоящий Алим Юсупов без чувств лежал в углу. Проснётся – узнает своё новое имя да и отправится с ворами лес валить или уголь рубить, разбираться никто не станет. Дело обычное – каждому своя доля.
Рахмет разжал кулак и посмотрел на загадочный орешек. Перевоплощённое растение? Вряд ли – и на вид неживое, и на ощупь. Оберегов таких он тоже отродясь не встречал. Вокруг Рахмета всегда крутился народ всяких родов и сословий, и он не без основания считал себя всезнайкой. Странным было не то, что паренёк смог пронести в холодную неучтённый предмет – ловкость рук отличала любого древляного, – а то, что в орешке-камушке этом угадывалась ценная вещь совсем, совсем непонятного назначения.
Толстомордый Кабан смотрел вопросительно прямо на Рахмета.
Где-то в глубине пересылки ударили склянки.
И Рахмет неожиданно для себя кивнул в ответ. Листвяной удовлетворённо качнул головой, шепнул пару слов своему поспевале, и тонкогубый начал пробираться к дверям.
Алим спал мёртвым маковым сном, так и не сняв ног с бродяги.
Рахмет не удивился, когда вскоре у двери выкрикнули его имя. Под удивлёнными взглядами блатных и кудесных он вышел из холодной. Лицом к стене дождался, пока стражник справится с засовами.
Рано, конечно, радоваться, но почему же нет предвкушения удачи? Пока безликий страж вёл его от решётки к решётке, Рахмет раз за разом прокручивал в памяти разговор с тонкогубым. И вдруг все маленькие странности этого утра сложились в простую и удручающую картину.
Среди теневых княжьего дома всяко найдётся пара желающих свернуть шею Соловью-Разбойнику. Но смертную казнь высочайшей милостью год назад превратили в пожизненные рудники, да ещё и с разъедающей разум надеждой на «особое указание». Только разве кто запрещал убить заключённого при попытке к бегству? Пальнуть по бочке из дробовика – большего и не надо.
То-то листвяной расщедрился! Взялся долю обсуждать, будто не знает: с древляным торговаться – без штанов остаться.
Льдинка пота сбежала по позвоночнику. А страж уже отпирал служебный ход. Со двора пахло навозом, доносились ругань тележников, фырканье лошадей.
– Третья бочка, – не глядя на Рахмета, сказал страж. – Двинь мне в челюсть только!
Попроситься назад в холодную? Нет уж.
Рахмет без размаха хлёстко влепил стражнику в скулу и сквозанул по узкому проходу, зажмурившись, стараясь не думать о пуле в спину.
В бочку он точно лезть не собирался. Выручай, авось!
Разношёрстный народ, оказавшийся в «Таганке» по своей воле – водовозы, поставщики, приказчики торговых домов, – большей частью толклись на крыльце учётчика в противоположной стороне длинного узкого двора, рядом с коваными острожными воротами, преградой, отделявшей Рахмета от вольного мира. Дюжина подвод выстроилась рядком в ожидании разгрузки или оплаты.
Пригнувшись, Рахмет подобрался к задам телег. Миновав круглобокие бочки четырёх водовозок, он подобрался к следующей подводе. В нос ударила кисло-сладкая вонь портящихся овощей. Листвяные из пригородов всегда охотно скупали отходы и помои на корм крепкой желудком перевоплощённой скотине.
Не раздумывая, Рахмет перевалился через край. Он с трудом зарылся с головой в склизкие залежи гниющей репы и брюквы. Пытаясь закопаться глубже, он нащупал… чужую руку. Жёсткие пальцы медленно сжали его ладонь. Рахмет едва не закричал.
Прошла вечность, прежде чем послышались приближающиеся голоса хозяев подводы. Телегу мотнуло, качнуло, затрясло.
Листвяных было двое, то ли братья, то ли отец с сыном. До Рахмета доносились обрывки разговора – деревенские сплетни, нудное обсуждение цен, шуточки про Хавронью, которая и не такое лопала…
Не шевелясь, не смея высвободиться из затянувшегося рукопожатия,
