– Что вам известно обо мне и моих владениях? – ревниво спросил граф.
– Только то, о чём вы так громко думаете. Волшебное зеркало отражает многое. Случилось так, что сейчас я смотрю в него, и мне открыто такое, чего не следует видеть простому человеку. Не помню, кто сказал, что если долго смотреть в бездну, то бездна посмотрит в тебя. Поэтому давайте заканчивать наш интересный разговор. Я рассказала, что вам нужно сделать, чтобы спасти колдовской мир. В монастыре, конечно, скучно, а в остальном вполне терпимо. Матушка Берта готовит удивительно вкусный гювеч с купатами или с кровяными колбасками. Жаль, что зелёная фасоль уже отошла, но колдовское искусство поможет вам восполнить этот пробел. Так что думайте, господа. У вас есть целый день на раздумья. А я, вы уж не серчайте, пойду дальше.
Иван Наумов
Одинокое солнце
АзРахмета взяли прямо в Марьиной Роще, в собственных хоромах, едва начало светать.
Не гавкнула сторожевая, не зазвенел охранный колоколец. Только Феодора поднялась из постели, набросила на плечи платок и скользнула к окну, почуяв недоброе.
Запотевшее стекло сверкало каждой капелькой в лучах уличного светильника. А за неверным ночным мерцанием стелилась серая рассветная хмарь.
Но что-то Феодора там углядела, лишь охнула:
– Рахметушка!
Тут и лопнула внизу входная дверь. Дубовой доски дверь, между прочим, помудрее, чем в ссудных домах Мещанской или Плющихи – от любых напастей заговорённая, с уходящими в стены запорами и коваными петлями заподлицо. Разлетелись мелкой россыпью защитные зеркала, опали пеплом обереги. Заходи кто хочешь.
Думал Рахмет через окно крышами уйти, да по стеклу уже зазмеился колючий вьюн, что ни миг – новый побег шипы выпускает.
По лестнице забухали сапоги.
Феодора не пала духом – давно знала, что однажды так и случится. Встала подбоченясь в дверях спальни, лишь глянула раз через плечо – то ли жалобно, то ли жалостливо.
– Вернусь, – негромко сказал Рахмет. – Гривни – знаешь где. Сову упреди.
Он сгрёб с подоконника несколько птичьих перьев, надломил каждое и бросил на пол. Обвёл взглядом комнату: выцветшие обои с тиснёным цветочным узором, расшитые рыбами подушки на перекидной скамье, горку, одёжные сундуки, разобранную постель…
Тугой жгут воздуха ворвался в комнату, подхватил его и вмял в потолок. Завяз Рахмет, что муха в паутине, пальцем не шевельнуть. Нос расплющило, брови к ушам поползли.
Сначала в комнату сунулись стрельцы, из коренных. Поводили влево-вправо стволами дробовиков, Феодору отогнали в угол. Даром что все в древолитовой броне с головы до пят, а глаза всё равно напуганные, понимают, что не к корчмарю на кисель зашли.
Следом через порог шагнул теневой. Кожаный плащ заговорами расшит, в пальцах правой руки ветер свистит, на плече финист когтями перебирает. Не иначе как сам начальник сыскного приказа Евпат Скорнило лично в гости пожаловал.
– Ну, здравствуй, Соловушка!
Ласково сказал, душевно. А в глазах, как в зеркале, заранее приговор написан – рудники глубокие да на годы долгие.
– Обознались, ваше благородие, – просипел Рахмет. – Ошибка, должно быть, какая. Из Подвеевых мы, никаких Соловушков тут отродясь…
Тотчас воздушный кулак въехал Рахмету под ложечку, аж слёзы навернулись. Чтоб не сомневался, значит.
Теневой, брезгливо сметя сапогом в сторону ломаные перья, подошёл близко-близко, так что остроклювая голова финиста оказалась прямо перед щекой Рахмета.
– Ты меня, древляной, байками не корми, – тихо сказал Скорнило. – Пора за дела ответ держать.
Птица коротким и быстрым движением клюнула Рахмета в шею, выдирая клок кожи с мясом.
Вошёл листвяной, затоптался в дверях. Очки на носу, бородёнка пегая, повадки учёные. Вот, стало быть, кто с дверью разобрался. Развернул он себе перед носом приказной свиток и забубнил надтреснутым голоском:
– Рахмет Подвеев, сорока лет от роду, древляного рода, сословия разночинного, а отныне разбойного, третьего дня заочно приговорён судом Срединного округа к острожному бытию вплоть до особого указания градоначальника лично. Острог подлежит замене на каторжные работы в рудниках Шатурского края – по ходатайству Теневой Думы и в связи с вопиющей нахрапистостью учинённых подсудимым злодеяний, список коих…
Не сдержала тяжёлого вздоха Феодора. Теневые ничего не забывают и никогда не отступаются. А тут такой случай отблагодарить за ущерб, нанесённый их имуществу.
Пока листвяной перечислял вскрытые хранилища и ограбленные златовозы, ретивые стрельцы, задрав руки, обшарили на Рахмете одежду. Сдёрнули с мизинца печатку, сорвали с шеи цепочку со Священным Древом, простучали подошвы сапог – нет ли тайников.
Во дворе ждал чёрный «воронок» с сонным водителем, у ворот мялся перепуганный околоточный, на цепи внатяг подёргивал лапами скованный листвяным заклятием Оглоед.
Рахмета в исподнем запихнули на заднее сиденье, запястья в наручниках, рот стянут подгнившей тряпкой. По бокам уселись рослые стрельцы.
За окошками потянулись частоколы Марьиной Рощи, исконного древляного поселения, обиталища служивого и торгового люда, вотчины воров и перекупщиков.
Потом под колёсами застучали булыжники мостовой.
Если на Лубянку, подумал Рахмет, то беда. И себя не спасёшь, и друзей подведёшь. Одна надёжа, что и так забита Лубянка, полнится через верх задержанными по кудесным делам, и для простого осуждённого уже не найдётся места…
«Воронок» подле Самотёки свернул на Садовое. Миновал и Сухаревку, ощерившуюся конурками торговых рядов, пустыми в этот час, и ровный строй доходных домов по обе стороны Черногрязской – а это означало, что везут в «Таганку».
Редкие духовые светильники бросали им вслед желтушные лоскуты.
Немеркнущая ещё спала – и оттого не знала, что знаменитый Соловей, былинный злодей, долгие годы наводивший страх на все приказы, принадлежащие княжескому теневому роду, препровождается по её улицам в оковах и с вонючим тряпьём во рту на пересылку, чтобы вскоре раз и навсегда пропасть в болотах Шатуры.
БукиБыло предчувствие, что сразу поволокут в пыточную. Однако в «Таганке» не оказалось даже дознавателя. Стража ограничилась лёгким мордобоем, после чего Рахмета расковали, всунули в полосатую острожную рубаху и швырнули в холодную.
Весть о поимке Соловья бежала впереди него. Таганская пересылка изнутри жила своим уставом. В переполненной холодной яблоку было негде упасть, но Рахмету со всем почтением выделили местечко наверху. Он упал на неструганые доски и закрыл глаза.
Духота и запах сотен немытых тел заставили его окончательно поверить – попался! Обещание вернуться, данное Феодоре, не было пустословием, однако предстояло потрудиться, чтобы выбраться с пересылки или сбежать во время перевозки.
Лучшие места в холодной занимали признанные воры из листвяных и древляных да коренные, сплошь налётчики да убивцы. Преступников теневого рода здесь не водилось – по княжьему повелению их уже давно содержали в своих, отдельных острогах.
Ближе к выдолбленной в углу вонючей выгребной яме жались древляные, что проходили не по блатному, а по кудесному делу. Мальчишки, вышедшие на Лубянскую площадь со своими нелепыми призывами, глупыми мечтами о равенстве между родами. Кудесный приказ вязал их пучками, но доброхотов не переводилось – тем более что накануне празднования