По крайней мере, она на это надеялась. Потому что, если там было что-то большее, то она сама себе рыла яму.
Пожалуй, лучше пойти домой. Она хотела лечь рядом с бабушкой, обнять её и поплакать, зарывшись среди её волос, несмотря на то, что плакать – было бы реакцией трагической, недопустимой и лишённой смысла.
— Увидимся и потом сможешь лучше мне объяснить, как и куда идти, и что ей сказать.
— Окей… спасибо, — сказал Маркус и у Пенни создалось впечатление, что «спасибо» – это слово, которое он редко использовал и, возможно, не использовал никогда.
За мгновение перед тем как выйти, она потянулась к его лицу, встав на цыпочки, и провела по щеке двумя пальцами. Кожа Маркуса была свежей, чуть шероховатой от намека на щетину тёмного цвета. Он не отпрянул, но казался расстроенным от этого маленького жеста.
Пенни улыбнулась и сказала тихим голосом:
— Бабушка говорила, что хулиганы больше нуждаются в ласке, чем другие дети, — и спустилась по лестнице, прежде чем он смог сказать хоть слово.
✽✽✽Маркус уже ждал на выходе из «Well Purple». Он прислонился к стене, одна нога согнута, а к губам поднесена сигарета, зажатая между двумя пальцами. Крошечный мир, живущий в теле Пенни, сделал кувырок вперёд настолько быстрый, что на мгновение ей почудилось, будто она стоит вверх ногами. После четырёх часов в закрытом помещении и предельного внимания к любому, кто к ней приближался, от страха, что это Грант решил повторить свою попытку предыдущего вечера, испытываемое головокружение можно объяснить как способ организма избавиться от адреналина при прикосновении ночного воздуха и запаха приближающегося дождя. Тем не менее, Пенни беспокоилась, что именно присутствие Маркуса провоцировало встряску её основ. Он встряхивал её не имея таких намерений , и встряхивал её тем, что полностью игнорировал. Как бы она себя почувствовала, если бы он решил уделить ей внимание? Вопрос, не нуждающийся в ответе.
— Ты вовремя, — сказала ему, пока он гасил сигарету, докуренную до фильтра, раздавливая её своим массивным ботинком из кожи чёрного цвета. Они пошли вдоль дороги, под настолько лёгким дождём, что прежде чем достигнуть тротуара, тот становился похожим на пыль.
— Я люблю делать хорошо любую работу. Всё в порядке там, внутри?
— Обычная история.
— Козёл объявился?
— Сегодня вечером нет.
— Что он из себя представляет?
— Представь себе высокого пижона, тощего, светловолосого и одетого по последней моде, так вот – это он.
— И ты себе позволила быть одураченной одним из таких?
Она повернулась, и мгновение смотрела на Маркуса в ярости.
— Я думала, что ты не один из тех, кто обвиняет женщин, отправившихся на поиски. Если я ошиблась, можешь свалить отсюда к чёртовой матери, я вернусь домой одна.
Маркус слегка коснулся её локтя рукой и тут же отпустил. Но у Пенни создалось впечатление, что этот жест, явился мимолетным выражением дружелюбного проявления.
— Я не один из таких, — признался Маркус. Взял ещё одну сигарету и засунул в рот. Он держал её губами и ощупывал тело в поиске зажигалки.
«Если хочешь, я тебе помогу».
— Монаха не делает одежда, в противном случае я должна бояться тебя.
— На самом деле, ты должна меня бояться.
— В самом начале так и было, но только на мгновение и только потому, что я приняла тебя за Гранта. Я боюсь темноты больше, чем тебя.
Маркус нашёл зажигалку. Пламя, небольшое и краткое, превратило конец сигареты в оранжевый уголёк. Он сильно затянулся, а затем вместе с проникшим в лёгкие дымом, пробормотал бесцветным голосом:
— Ты ошибаешься. Я не тот парень, кто изнасилует тебя, этого никогда не случиться и тебе не надо бояться меня в этом смысле. Но не ищи и не выдумывай себе ничего другого. Ты мне платишь, и я тебя сопровождаю. Ты помогаешь мне, а я помогаю тебе. Это соглашение, больше ничего и точка.
Пенелопа кивнула, пока копалась в карманах своего пальто. Слова Маркуса были правильные, конечно они были предпочтительнее, чем слова от другого мужчины, неважно какого. Того кто придет в её жизнь и придумает миллион сказок, чтобы втереться ей в доверие, как это сделал Грант. Она предпочитала эту искренность, даже если такая правдивость делала больно её сердцу.
— Вот, возьми, — наконец сказала она, вытаскивая пять банкнот по десять долларов. — Это твой первый гонорар.
Маркус убрал эту заначку в собственный карман. Он ни минуты не колебался. Дополнительная демонстрация его прямолинейности. Давать и брать, и ничего другого.
— Теперь скажи мне, что я должна сделать, чтобы пойти навестить Франческу.
На несколько секунд он замолчал. Затем рассказал ей о тюрьме, в которой сидела Франческа. Тюрьма находилась на расстоянии примерно миль в двести отсюда. Лучший день для посещений в воскресенье – было больше людей, а проверки проводились не очень тщательно. Она должна быть готова к личному досмотру и приготовить ответы на несколько вопросов о том, почему навещает заключённую.
— Когда Малкович узнает об этом, то может спросить о чём-то в это духе, — сказал Маркус, почти самому себе в полголоса.
— Сразу видно, что у тебя нет ни капли романтического духа. Ты думаешь, они слушают ваши разговоры?
— Нет. Они не доходят до этой точки. Она же не какая-нибудь террористка талибана.
— Хорошо, ну, тогда я скажу ему, что я пошла сказать ей, что история между вами закончилась. Что ты не нашёл в себе мужество сделать это. В это он поверит.
— В это он поверит, потому что сам так поступил бы. Потому что он посредственный чиновник, который хотел бы бросить свою уродливую жену, бог знает сколько времени, но не смеет, и был бы счастлив, если кто-нибудь сделает это вместо него.
— Или он поверит, потому что знает как ты любишь Франческу и понимает, что увидеть её глаза в слезах – убьет тебя.
— Франческа никогда не заплачет из-за дерьма такого рода.
— Быть брошенной любовью всей жизни – это дерьмо?
— Ты не можешь понять.
— Что? Что я не могу понять?
Он на ходу развернулся, и в этом движении было что-то звериное.
— Что означает слово выживать. Кто выплакал все свои слёзы в двенадцать лет, тот не прольёт больше ни одной. Она заботится обо мне, но если я её брошу, то от этого она станет сильнее, чем
