Бегом поднимаюсь по лестнице. Стучу в её дверь, как тот, кто был заживо похоронен и сейчас пытается выбить у гроба крышку. Взволнован, нервничаю, злюсь. Вот она мне открывает. Я вижу её, и мне кажется, что не встречался с ней на протяжении веков. На ней до сих пор одето то короткое платье, стоит босая и заплаканная. Понимаю сразу же, что она плакала. И это не две слезинки, не просто прослезилась – вокруг глаз у неё полностью размазался весь макияж, следы дорожек слёз на коже, опухшие губы. Я вхожу, закрываю дверь и сразу же спрашиваю.
—Что случилось?
Пенни качает головой, и в свою очередь с тревогой смотрит на меня.
— Что случилось с твоими руками? — восклицает она, сильно встревоженная.
С руками? Я смотрю на себя и только сейчас замечаю, что они запятнаны кровью. Кровь Гранта – грязная кровь, которая брызгала от его лица.
— Ничего серьезного, — пробормотал я, не обращая внимания на свои руки. Мне необходимо понять, почему она плачет или сойду с ума.
— Это не может быть «ничего страшного». У тебя испачкана кровью и куртка. Пожалуйста, расскажи мне, что случилось?
— У меня был обмен мнениями с Грантом.
— Что?
— Я думаю, что он не будет таким же красивым.
— Ты его…
— Я его не убивал. К сожалению, он всё ещё жив, но ему придется использовать все деньги папочки, чтобы восстановить своё лицо. А теперь расскажи мне, что с тобой случилось. Игорь тебя обидел? Мои руки уже в крови, одним больше одним меньше… Она снова трясёт головой, но решительнее чем раньше. Я приближаюсь и хочу прикоснуться к ней, заключить в объятия, хочу чтобы она сказала, что с Игорем ничего не произошло – абсолютно ничего. Но чем ближе я подхожу, тем больше она отступает назад.
«Что ты со мной сделала? Что ты хочешь от меня? Почему ты держишь меня в подвешенном состоянии этими заплаканными глазами? Почему ты двигаешься с такой же паникой что и бабочка, которая боится сокола? Чёрт, Пенни, тысячу раз твою мать, я никогда тебя не обижу».
Тем не менее, она отступает, пока буквально не упирается спиной в стену.
— Ты должен уйти, — говорит она мне, пока стоит как заключённая.
И всё же я не прикасаюсь к ней. Если она боится меня, хотя и не знаю почему напугана, я её не трогаю. Просто смотрю на неё, смотрю и понимаю, что я тоже боюсь. Чёрт возьми, она маленькая и вся в слезах, и я, который мог бы свалить стену, испытываю грёбаный страх перед ней. Тогда понизив голос, я ей говорю.
— Если я скажу тебе... если я скажу тебе, что хочу остаться здесь?
Вижу движение у неё в горле, словно она проглотила, не пережёвывая огромный кусок. Она сжала губы, и на мгновение у меня создалось ощущение, что сквозь неё проходит вся боль мира. Наконец она шепчет:
— Что за херня.
И моё сердце останавливается.
— Чушь собачья, — продолжает сразу, — По какой причине?
Я понимаю, что сжимаю кулаки, когда ей открываюсь.
— Чтобы быть с тобой.
Пенни открывает широко глаза, задерживает дыхание и опускает лицо, убегая от моего взгляда.
— Бред, Маркус, — повторяет она.
Чувствую, как у меня в груди объединяются буря, ярость и отчаяние. Я протягиваю руку и почти вбиваю в стену за её спиной. Другой рукой поднимаю её подбородок, и моё прикосновение заставляет Пенни трепетать. Она изучает меня с пренебрежительным взглядом.
— И когда ты это понял? До или после того, как трахнул Франческу?
Я держу её лицо поднятым, несмотря на все попытки вырваться и убежать. Маленькая, маленькая Пенни. Могут ли жалкие шестьдесят дней, плевок времени, один щелчок пальцев, изменить мир, которым жил в течение двадцати пяти лет?
— После, — отвечаю ей, и понимаю, насколько нелепо будет звучать для неё мой ответ. Но это так. Ясность у меня появилась после. Раньше это был червь, предположение, рана. После этого она стала наполненной кровью истиной.
— Но я хочу тебя сейчас, я хочу только тебя.
Дрожит, дрожит, дрожит. Я пытаюсь обнять её, но она протестует. Делаю ей больно? Обижаю её? В чём дело? Чёрт возьми, что такое?
— Я же напротив, поняла обратное после того, как переспала с Игорем,— отвечает она.
Испытываю немедленную, инстинктивную реакцию. Костяшки моих пальцев ударяются в стену, прямо как баран. Сразу отхожу от неё, я ухожу, потому что внутри меня бушует землетрясение, я удаляюсь, потому что землетрясение это я сам. Я ударяю по первому попавшемуся стулу и с силой бросаю его в воздух. Я чувствую, как горит в руках. Мысль о них вместе невыносима. На несколько минут мой рассудок отключается. Кружу по квартире как медведь со стрелой, засаженной прямо в сердце. Она мне что-то говорит, но я не слушаю. Я оглох от звуков моего тела: качающих кровь артерии, сердцебиения в груди, а так же скрежета зубов, звуков сокращающихся мышц и хруста костей.
Однако через некоторое время я заставляю себя найти потерянный свет. Нет смысла так злиться. Чья бы корова мычала? Несколько часов тому назад я занимался этим с Франческой и не один только раз. Но как я могу ей объяснить, что сделал это только потому, что я мужчина, и она запрыгнула на меня, и я любил её, и как должен был понять? Я любил Франческу, хотя и по-другому. Я буду любить её вечно, совершенно отличающимся образом.
Внезапно я понимаю, – самым худшим из только что услышанного было не откровение Пенни об её сексе с Игорем. Хуже всего то, что она сказала позже. Она поняла обратное. Что такое это другое?
— Обратное чему? — рычу вопрос.
Пенни делает гримасу, которую я не могу интерпретировать, которую не собираюсь интерпретировать. Она заявляет решительно, громко, с тоном, в котором слышится истерика.
— Я не люблю тебя.
Я останавливаюсь посреди комнаты. Прищуриваюсь, словно хочу лучше сфокусировать размытую сцену. Смотрю на неё, а она смотрит на меня и кивает, и затем добавляет.
— Маркус, мы трахались и это было здорово, но мне нужен кто-то как Игорь. Он заставляет меня чувствовать себя уверенной. Ты хорош в постели и, несомненно, крут, но, давай посмотрим правде в глаза – ты был в тюрьме, у тебя дерьмовая работа, дерёшься со всеми, и у нас нет ничего общего. Игоря я знаю много лет, а тебя сколько? Два месяца? Этого времени достаточно
