– Будешь со мной ездить.
Он так меня и не вспомнил. Да и понятно, кто я был тогда. И кто я есть сейчас.
Хозяин приезжал раз в пару месяцев, обычно его сопровождали одни и те же люди, мы колесили по освобождённым районам, иногда забирались и в горы. Я как-то сказал ему, что в горах сильно небезопасно, можем нарваться конкретно. Он ничего не ответил. Ну, ясное дело, они там, в Москве, лучше знают, где опасно, а где нет. Может, и война уже кончилась, а нам пока не сообщают? Из тактических соображений. На дорогах я часто видел вооружённых чехов на джипах, спокойно едущих по своим делам. Опять включили режим «вне игры»?
В общем, за то время, что я его сопровождал, я увидел куда больше, чем за время боевых действий. В этом краю есть сады и чистейшие озёра, совсем мирные земли, без воронок, и дома без следов пуль на штукатурке. В переделки мы больше не попадали, Бог миловал.
Чуть позже я понял, чем он занимался: вёл переговоры по освобождению пленных. Мы бывали в высоких домах, Петряев сидел за богато накрытыми столами, не спеша беседовал с хозяевами. Мне с этих столов тоже перепадало, я потом нашим привозил угощение. Правда, пленные были какие-то странные: не солдаты, вообще не военные люди. Мужчины, женщины разных возрастов, с блуждающими глазами, они щурились на свет. Они, казалось, не понимали, что происходит, когда их передавали в руки нашей группы, некоторые плакали.
Дело и правда шло к миру. На восстановление города приехали специальные бригады, а нашу часть перевели южнее, в поддержку внутренним войскам. Несколько месяцев я отслужил на блокпосту. Вэвэшники проверяли документы, досматривали машины, а мы у них были в качестве силовой поддержки. Тут-то она меня и поджидала, судьба моя.
Остановили ничем не примечательный «уазик» с фургоном. Водитель там и пассажир, оба заросшие бородой по самые глаза, пассажир ещё и в очках. Лето, жара под сорок, солнце слепит. Туда-сюда, документы в порядке, открывайте фургон. Открыли – в нём овцы, да не пара-тройка, а битком. Лейтенант, начальник смены, так и присвистнул: вы что ж это так со скотиной неаккуратно? Глядим, а овцы не на полу фургона стоят, а на каких-то досках, и доски те щедро засыпаны сеном. Показывайте, что там. Водитель затараторил, мол, всех овец выгружать, как мы их обратно потом? Открывай шлагбаум, ехать надо. Пока он препирался с лейтенантом, я стоял поодаль. Пассажир «уазика» вышел из кабины, вытащил пачку сигарет и не спеша прикурил одну. Я следил за его движениями. Этот жест. Эта манера облизывать фильтр перед тем, как зажечь сигарету. Я её узнал…
Овцы с фырканьем спрыгивали на землю, одна за другой, волоча за собой сено. Доски под ними оказались ящиками, и лейтенант начал их вскрывать. На солнце блеснул металл. В ту же минуту водитель выстрелил ему в спину, развернулся ко мне, но тут я быстрее был, уложил на месте. Пассажир бросился в «зелёнку», в лес то есть. По инструкции я должен был стрелять, но не мог. Больше всего я боялся, что наши, кто был на дежурстве в тот день, выскочат из вагончика и начнётся перестрелка. Я рванул в лес за ним.
Он был налегке, бежал уверенно, то тут, то там между деревьями мелькала его спина. Я с шестью кило наперевес безнадёжно отстал сразу же. Жара. И когда понял, что точно не догоню, я от отчаяния дал предупредительный в воздух и закричал во всю мощь лёгких: «Виталя-а-а-а-а-а-а!»
Треск в лесу стих. Я шёл наугад. Он стоял и ждал меня, направив в мою сторону короткий ствол. Я снял кепку, вытер пот. И тогда он тоже снял свои тёмные очки и долго, изучающе смотрел на меня.
Никаких «здравствуй» мы друг другу не сказали. Не обнялись. Я каждую секунду ждал, что он выстрелит. Он смотрел с лёгким презрением – так, как смотрел в детстве: «Откуда ты тут взялся, салага?» И он был так сильно узнаваем по этому презрению! Как он тогда держался в ментовке, как сплёвывал на пол, подражая отцу. И сейчас это презрение было при нём, держало меня на расстоянии вернее, чем дуло. Если бы не оно, что бы осталось от него прежнего? Худой, очень бледный, заросший бородой, на правой щеке два косых шрама, один из них тянул книзу глаз. Чужой.
– Мне нужно это оружие, – сказал он хрипло. Я заметил, что у него нет нижних зубов.
– Менты его отправят в город. Там разбираться будут.
Мы говорили недолго, он торопился. Я многое понял из тех скудных фраз, что он нехотя бросал мне, как куски гнилого мяса собаке. Что он попал в плен и принял ислам, что сейчас работает на высокопоставленных людей. Что его теперь звать иначе – Ахмет. И что ему позарез нужны эти чёртовы ящики с оружием. Я, конечно, соображал, что всё это значит. Я начал было рассказывать о себе, но он оборвал меня:
– Ладно. Узнай про ящики и сообщи мне. Через три дня я буду в городе.
Мы условились о месте встречи – я предложил церковь Святого Георгия, там вряд ли можно опасаться патруля. Он кивнул:
– Всё, бывай, брат, – хлопнул меня по плечу и скрылся, как и не было его.
Стой! Подожди! Крик изнутри раздирал меня. Даже сейчас, когда он был в таком положении и вроде как нуждался во мне, – даже сейчас он обращался со мной как с салагой. И эта уверенность, что я стану служить за одно лишь слово «брат», до которого он снизошёл. И я тихо завыл от унижения, от горечи и от счастья, что он всё-таки нашёлся.
Из фургона наши вытащили двадцать ящиков с оружием, в основном новенькие «ксюхи» производства Тульского завода. Прибывший на место происшествия капитан внутренних войск был доволен – считай, не допустили попадания крупной партии оружия в руки бандформирований. Трупы лейтенанта и водителя увезли в морг.
Глава 23
– Так, Нунэ? – Мариам неловко орудовала ножом. – Получается у меня? Следующее что?
– Да, деточка, молодец. Печёнку порезала? Теперь мелко сердечки. А я пока с кинзой и базиликом разберусь. – Нунэ оторвала от них по листику, понюхала. – Чувствуешь, какой запах?
Мариам нырнула лицом в фиолетовый пучок и заговорила оттуда:
– Как это блюдо называется, не могу запомнить? Какой-то вжик? Никогда не ела.
– По-армянски правильно тжвжик, жаркое с потрошками, папа твой любит. Скоро приедет, мы его и порадуем.
Без Леоноры в доме наступали тишина и умиротворение, будто вулкан под ним временно затухал. Не хлопали двери, от звонков не разрывался телефон, собаки беспокойно не лаяли, а дремали в креслах, скрутившись
