почтительность, найти такие ласковые нотки, и главное – слова, чтобы все это выразить.
– Улажено, – с облегчением вздохнул Руденко, – завтра утром можешь отправляться.
– А сегодня? – разочарованно спросила Яна.
– Завтра, – твердо сказал Руденко, внушительно посмотрев на Яну.
– Завтра, так завтра, – улыбнулась она, – чего сидишь без дела, наливай!
– Портвейн, он чем хорош? – задался философским вопросом Руденко, решивший расслабиться, а заодно поразмышлять о вещах нейтральных и приятных. – Его можно без закуси пить. Хотя знаешь, – печально качнул он головой, – я и водку в последнее время пью без закуски. Такая работа, – бросил он на Яну выразительный взгляд.
Она ответила ему теплым сочувственным взором. Прикончив бутылку, они расстались.
* * *
Встреча с Вероникой, надо сказать, несколько разочаровала Яну. Свидание со Шкавронской не способствовало тому кардинальному прояснению ситуации, на которое Яна рассчитывала. Шкавронская была бледна, подавлена, убита. Весь ее вид говорил об абсолютной покорности своей участи, которой трудно было позавидовать. Что-то от беспрестанного цикличного мельтешения насекомого, от хаотических и при том повторяющихся действий шизофреника сквозило в ее движениях, жестах и гримасах. Страдание обернулось в ней неким автоматизмом, какой-то раздражающей робостью и отказом от бунта.
Яна поймала себя на том, что с трудом переносит жалость, вызванную в ней видом Вероники. Ей поначалу даже расхотелось ей помогать. Увидев Милославскую, Вероника правда слегка оживилась, приободрилась и даже попробовала улыбнуться. Но не прошло и пяти минут, как ее молчаливое горе восторжествовало, согнав вымученную улыбку с ее бледных дрожащих губ.
– Как вы? – подавляя нахлынувшее отвращение и жалость, спросила Яна.
Она-то хотела сочувствовать, понимать, вдохновлять, вселять веру и надежду. А вместо этого к ее горлу подступала странная тошнота, которую она сочла проявлением бессердечия. Эта тошнота рождала в ней чувство стыда, ибо толкала на лицемерие – не могла же Яна напрямую заявить о своих подлинных ощущениях!. Она должна была играть роль сердобольной, понимающей женщины в то время, как все ее существо протестовало, жаждало отвернуться от этого маскообразного лица, от выражения тупой покорности, струпом застывшего на его окоченевшей поверхности.
– Плохо, – Вероника опустила глаза, – я со всем смирилась.
Это было ложью, ибо Вероника еще толком не осознала происшедшего. Она отказывалась верить в то что с ней случилось и не могла трезво и прямо взглянуть в лицо действительности, которая выглядела двойным абсурдом. Смерть мужа и обвинение в убийстве слились для Вероники в один неизбывный кошмар, глыбой придавивший ее к земле. Она больше не размышляла о своей судьбе, она не верила в то, что такое возможно и при этом не возмущалась, а превратилась в некий механизм, в раскачивающийся туда-сюда маятник.
– Я верю в вашу невиновность, – Яна сделала попытку приободрить Веронику, но та лишь безвольно улыбнулась. – Вы не убивали своего мужа. Я пришла помочь вам.
– Правда? – с жалким недоверием, совсем по-детски спросила Вероника. – Вы думаете, что возможно вытащить меня отсюда?
– Я уверена в этом. Вы не убивали вашего мужа, вы невиновны, – на одном дыхании произнесла Яна.
Вероника скептически выпятила губы.
– Ну же, крепитесь, – пробовала расшевелить Веронику Яна. – Вы хотите, чтобы я вам помогла?
И тут Веронику прорвало. Она задрожала, страшно побледнела и, рухнув на колени, обхватила Яну трясущимися руками. Из ее груди вырвался протяжный стон, потом она мелко задрожала и стала рыдать. Яна была несколько обескуражена, она принялась гладить Веронику по спине. Вероникино тело билось в конвульсиях, словно земля во время извержения вулкана.
– Успокойтесь, я помогу вам, мы докажем…
– Вытащите меня отсюда, – как оглашенная закричала Вероника, внезапно отстранившись и подняв к Яне заплаканное, истерзанное лицо, – я ничего не пожалею. Я… я… бу…ду рабо… работать, – от волнения запиналась она.
– Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Вероника непонимающе посмотрела на Яну. Что это сильная, уверенная в себе женщина хочет у нее узнать? Она ничего не знает, ничего, кроме того, что больше никогда не увидит мужа.
– Ваш муж и Вячеслав вели совместный бизнес, так?
Вероника отчужденно кивнула.
– А Захарыч был третьим… компаньоном?
– Да, – слабым голосом сказала Вероника.
– Как так получилось, что они ему задолжали?
– Не знаю, я в бизнесе не разбираюсь, – промямлила Вероника, сделавшись вдруг тихой и отстраненной. Она привстала с колен, медленно и тяжело опустилась на скамью рядом с Яной и вперила в противоположную стену пустой тоскливый взгляд.
– А кто может об этом знать? – не отставала Яна.
Вероника, не отрывая взгляда от стены, пожала плечами. Потом ее плечи снова затряслись, и она, как актриса, у которой сорвался первый дубль, снова упала перед Яной и зарыдала.
– Все будет хорошо, уверяю вас, – Яна слабо улыбнулась. – Послушайте, я знаю что Горбушкин жив.
– Что? – выпучила глаза Вероника.
Она вдруг обхватила голову руками и затихла. Только глаза на ее неподвижном, окаменевшем лице бегали из стороны в сторону. Складывалось впечатление, что услышанная новость лишь усугубила ее отчаяние.
Присущий Веронике инфантилизм заставлял ее рассматривать ее отношения с Вячеславом как бесконечную череду ссор и примирений, а неусыпную заботу о ней мужа – как само собой разумеющееся поведение влюбленного супруга.
К Вячеславу она, бесспорно, чувствовала влечение, но у нее сложилось вполне трезвое представление об этой связи, несмотря на достаточный срок остающейся чем-то ненадежным, могущим рухнуть в любую минуту. Вячеслав изводил ее порой своим холодным безразличием, не замечал ее, держался с ней чопорно и отстраненно, подчеркивая, что в его жизни она занимает далеко не ведущее место – куда главнее для него работа и дочь.
Вероника злилась, но стоило ему проявить к ней хоть каплю сострадания, стоило преподнести какой- нибудь скромный подарок или провести с ней ночь, и она обо всем забывала, прощала его невнимательность и колкости. В силу неоправданно высокого мнения о себе она была неспособна вообразить, что Вячеслав может изменить ей. Нет, если он бывал с ней подчеркнуто равнодушен или груб, она готова была приписать это усталости, неудаче на работе или желанию взбесить ее. В общем, Вячеслав был роскошью, драгоценным нюансом, призванным оттенить ее женский шарм, ее умение нравиться и соблазнять.
Жора же занимал в ее жизни иную роль. Он был чем-то вроде ангела-хранителя, оберегающего ее от жизненных трудностей и разочарований. Он был надежной пристанью, где она могла всегда отдохнуть от своих легкомысленных любовных авантюр.
Секс с Вячеславом, делая ее существование более пикантным и опасным, тем не менее не мог перевесить значения супружеского взаимопонимания, чувства близости, некой эмоциональной бережливости, с которой к ней относился Жора. И еще секс с Вячеславом был с ее стороны бессознательной местью за Жорино пристрастие к абсолютному контролю. Она сама не знала этого, только иногда некое сладкое и скользкое чувство удовлетворения, льющее бальзам на ее израненную гордость, касалось ее затуманенного выдумками сознания.
Ей нужны были оба мужчины, но в одном она испытывала все-таки большую нужду. И этот мужчина погиб. К тому же ее обвинили в его смерти! Связь Вероники и Вячеслава медленно угасала, нить, соединявшая их, как-то незаметно и плавно истончилась, Вероника привыкла к тому, что его больше нет. А вот Жора…
