Ладно, на самом деле неважно; главное, что когда-то Тонин маяк был небольшим двухэтажным домом из темного кирпича, а теперь – одна из главных городских достопримечательностей, самый настоящий береговой маяк, как на картинках, красивый, как сладкий сон художника-мариниста, не то чтобы такой уж огромный, но метров двадцать в нем точно есть. Школьники в шутку называют его Темной Башней, но взрослые за ними не повторяют, относятся с уважением, все-таки маяк есть маяк и называть его надо по имени, Маяком, с большой буквы. И неважно, что его яркого света на Этой Стороне никогда не видно, жителям пограничного города, где чуть ли не в каждой семье есть кто-то, кому однажды удалось вернуться домой с Другой Стороны, следуя за лучом маяка, достаточно знать, что свет есть.
Тони Куртейн медленно поднимается по винтовой лестнице; не то чтобы у него действительно были дела наверху, просто иногда – к счастью, довольно редко, только в некоторые особо напряженные моменты – начинает казаться, что две жизни – это все-таки слишком много даже для привычного человека, и тогда можно попытаться превратить их в одну, самым простым механическим способом: если твой двойник идет тоже иди, остановится стой на месте, ляжет – и ты полежи. И пока Тони идет по берегу моря, можно подниматься по лестнице, а потом спускаться обратно, ему кстати так тоже легче, вон как прибавил шагу, удивляясь, откуда взялось столько сил.
Тони уже почти бежит, то и дело проваливаясь в песок, увиливая от волн, не то чтобы слишком удачно, уже не только кеды насквозь промокли, но и штаны до колена, но этой сейчас совершенно неважно, потому что впереди, матерь божья, глазам не верю, самый настоящий маяк. Далеко, в конце очень длинного пирса, похоже, совсем невысокий, но какая разница, если он – маяк.
Дверь нашлась, но была заперта; Тони растерялся, почти рассердился – ну здрасьте, приехали, зачем тогда вообще все, если на маяк нельзя войти? Тони Куртейн – там у себя, совсем рядом, так невообразимо далеко, что можно сказать, нигде, от его растерянности споткнулся, ну хоть не упал, а просто с размаху сел на ступеньку; ушибся, конечно, хорошо хоть просто на задницу шмякнулся, а не копчик отбил, скривился и одновременно почти помимо воли рассмеялся, оценив нелепость происшествия. Все-таки служба Смотрителя маяка трудна и опасна, мало кто в наше время рискует на работе своей задницей в настолько буквальном смысле, а вот я – да.
Пока смеялся, его попустило, в смысле две жизни сразу перестали казаться слишком сложной задачей, все стало как всегда. То есть можно спокойно завалиться в постель с интересной книжкой; не будь сейчас почти четыре утра, можно было бы даже выскочить в бар «Злой злодей» на углу, перекинуться парой слов с Иолантой или кто там нынче ночью за стойкой, выпить холодного сидра за упокой короткой июньской ночи и здоровье своей ушибленной задницы. Но «Злой злодей» открыт только до трех, да и лень уже выходить, гораздо приятней просто знать, что в принципе это возможно, делу не помешает, связь с двойником не только крепка, но и снова легка, Тони добрался до смешного маленького маяка, который зачем-то назначил главной целью своего путешествия, если не вообще всей жизни; ладно, мы все не без придури, главное, он добрался, и ключ, которого не хватало для полного счастья, уже у него в руке, яркий синий свет сияет на Другой Стороне, над неизвестным приморским городом и над морем, наконец-то еще и над настоящим бескрайним морем, соленым и мокрым, как положено всем морям. Вряд ли это как-то принципиально важно для дела, но сам факт.
* * *– Три часа двадцать шесть минут, – говорю я. Скорее даже ору. И повторяю специально для Тони, который теоретически здесь уже не отчасти, а весь, целиком, но смотрит на меня бессмысленными глазами новорожденного котенка: – Почти три с половиной часа!
От такой новости его взгляд проясняется, и он медленно, заплетающимся, как у пьяного языком, произносит:
– Это у меня получилась уже какая-то совсем дурная рекурсия: двойник Смотрителя маяка и сам отчасти маяк пришел на маяк и сидел там, ощущая себя настоящим – «дураком» подходящая рифма, но все-таки нет, маяком. Опять маяком!
Лицо у него при этом раскрасневшееся и такое счастливое, словно не взрослый, опытный человек, а старшеклассник прибежал с первого в жизни свидания, оказавшегося настолько более удачным, чем он рассчитывал, что теперь даже непонятно, как быть.
Впрочем, в каком-то смысле, примерно так и есть.
Тони снимает мокрые кеды, один подносит к самому носу и нюхает с таким мечтательным лицом, что я начинаю – хотел бы употребить нейтральное слово «смеяться». Но это будет бессовестной ложью, потому что я начинаю не смеяться, а ржать, даже несколько более громогласно, чем того заслуживает ситуация. Но тут ничего не поделаешь, я на взводе, а делать сейчас, как назло, ничего не надо – ни очаровывать, ни превращаться, ни даже куда-то бежать. Только сидеть на стуле, всем своим видом выражая сочувствие и понимание. Ну вот, выражаю, как могу.
– Он морем пахнет, – укоризненно говорит Тони. – Морской водой. А завтра и кеды, и штаны высохнут и будут все в белых пятнах от соли. Даже жалко их стирать… Слушай, а ключ мне в руку – это же ты сунул?
Пожимаю плечами. Интересно, а кто еще.
– Представляешь, он подошел к замку! И это самое удивительное даже на фоне всего остального, потому что замок выглядел как ржавая теорема Ферма – такая специальная гадская, в принципе нерешаемая задача, просто не для математиков, а для ключей. Чтобы все обломались, обманутые кажущейся простотой.
– Ну так теорему Ферма, в конце концов, вроде бы доказали, – напоминаю я. – Нашелся какой-то гений[13]. То же самое и с ключом. Этот ключ – определенно гений, причем с очень трудной судьбой. У него было тяжелое детство: бедняга родился, можно сказать, сиротой, то есть без соответствующего замка. Продавался в сувенирной лавке, просто как финтифлюшка для красоты. Я его то ли купил, то ли спер, давно дело было, не помню – исключительно из сострадания. Ключ без замка это даже хуже, чем прирожденный ныряльщик, родившийся в пустыне, или гениальный пилот за три тысячи лет до изобретения первого аэроплана. А для меня, сам знаешь, нет более душераздирающего зрелища, чем нереализованный потенциал. В общем, ключ был спасен и за долгие годы скитаний по моим дырявым карманам, можно
