Так она узнала, что была не одна.
Шаги за ее палаткой были мягкими. Даже не шепотом над песком. Яэль встала, когда услышала их – сердце напряжено, в руке пистолет.
Шум прекратился.
Она схватила свой электрический фонарик и выскользнула из палатки. Блестела пара глаз – жуткие звёзды цвета морской волны. Яэль подняла пистолет, выключила свет. Глаза опрометью бросились бежать. Проблеск песчаного меха блеснул по освещенному клочку пустыни. Просто пустынный лис. Вероятно, привлеченный к ее лагерю консервной банкой с говядиной и печеньем из упаковки, которые она съела несколько часов назад.
Яэль снова поставила П-38 на предохранитель, опустила пистолет в карман и нагнулась, чтобы поднять фонарь. Вот тогда она их и увидела: человеческие следы, растянувшиеся на песке. Расположенные слишком далеко друг от друга, чтобы быть ее собственными.
Каждое из чувств Яэль обострилось, когда она обернулась и посмотрела на лагерь. Запах прохладного песка, ореол ее палатки на свету, тени, тянущиеся от нее кругами… растворяющиеся в одинокой, одинокой ночи. Ни звука.
Ничего.
Яэль была единственной живой душой в своем лагере. Но это знание с трудом успокаивало ее. Ни один гонщик не возьмет на себя труд пройти пешком весь путь до ее лагеря (и потерять часы драгоценного сна), чтобы просто оставить следы.
Что-то было не так.
Она повернулась к своему байку. «Цюндапп» стоял там, где она его припарковала, щеголяя обычными потертостями и вмятинами. Его шины были полными, не проколотыми. (Тогда ее гость вероятно не Такео). Бензопровод был цел. Двигатель не испорчен, заводится с первой попытки.
Но не ее следы тоже были здесь. Усеянные только задними шинами и…
Ее фляги с водой.
Яэль повернулась к ним с опустившимся сердцем. Все четверо были там, где она их оставила, уложенные в кофры, но стоявшие криво. Одна из крышек была слишком свободной. Когда Яэль отвинтила ее и поднесла открытую флягу к ноздрям, она поняла.
Это была работа Ивао. Кацуо должно быть отправил его найти применение его пристрастию к подмешиванию наркотиков в еду и питье.
Запах снотворного был слабым. Его не обнаружил бы никто, кроме любого прошедшего невротическое обучение у Влада (Нюхай это! Нюхай то! Один глоток и ты здоров!). Тщательно вышколенный нос Яэль сказал ей, что это было успокоительное – один глоток и десятиминутное преимущество Яэль исчезло бы.
Сначала она прокляла Ивао, затем Кацуо – и подумать только, она почти жалела Победоносного! – а потом и себя. Тщательно охраняй свою провизию. Она так не сделала. Не сделала, и теперь все фляги с водой были испорчены.
Яэль может и не приняла наркотик, но ущерб был нанесен. Багдад был более чем в дне езды – все на солнце, через земли, где воды было мало. Горло Яэль пересохло от одной только этой мысли.
Она вылила все свои фляги на рассвете, наблюдая, как вода превращается в кристальные нити в лучах восходящего солнца, искрясь золотым и оранжевым, прежде чем исчезнуть в песке. Она очистила гальку с дороги, позволила ей упасть в свой рот, когда поехала. Она вызывала слюноотделение, делала утро сносным.
Заправочные станции не помогут. Там не было бездонных колодцев, из которых можно было взять воду, а только мужчины, разбившие лагерь с бочками бензина рядом с дорогой, охранявшие собственные ограниченные водные пайки. (Их предупредили об этой засушливой станции в Каире, дали две дополнительных фляги на этап и приказали распределять их. Из-за этого, вероятно, Кацуо и направил Ивао в первую очередь в лагерь Яэль). Ей удалось выпросить несколько глотков воды у чиновника гонки на первой остановке, но это только усугубило ее жажду. К полудню внутри нее появились трещины, и они распространялись. Яэль начала видеть воду везде, где ее не было. (В мерцании тепла чуть ниже по дороге. В тени скал). Лука в ее голове продолжал говорить – такой же самодовольный и кровожадный, как настоящий: «Скоро, очень скоро, я тебе понадоблюсь».
Никто больше из остальных должностных лиц заправки не был готов расстаться с драгоценной водой, и с наступлением темноты Яэль чувствовала себя разбитой, готовой развалится на кусочки. Она не доедет до Багдада.
Скоро.
Очень скоро.
Сейчас.
Зачем ему нужно было быть таким правым? Трудно было сказать, как далеко позади был лагерь Феликса или захочет ли он дать ей напиться. Но Лука… его лагерь обязан был быть недалеко от нее. И у него есть запас воды.
На то, чтобы дойти до лагеря Луки, у нее ушло пять минут. Галька по-прежнему клацала у Яэль в рту, шлифовала зубы. Она чуть не поперхнулась ею, когда подошла к палатке юноши и позвала его.
Он вышел до того, как его имя сорвалось с ее губ, хотя было очевидно, она застала его врасплох. Его куртку, рубашку и Железный крест нигде не было видно. Голые мышцы и кожа в сиянии полумесяца. Серебряный жетон уперся в его грудь. Пистолет Люгера блестел в его руке, направленной на ее лицо.
Яэль слишком страдала от жажды, слишком устала, чтобы поднять руки. У нее даже не было энергии ненавидеть его.
– А, фройляйн. – Рука Луки опустилась, когда он отметил ее присутствие, заправляя свой пистолет обратно в брюки. Брови взлетели высоко, а линии на животе углубились. Не самая искусная попытка поиграть мускулами. – Нравится то, что вы видите?
Это были очень привлекательные мышцы. Стоившие по меньшей мере тысяч разбитых сердец немецких девушек. Но Яэль скорее выщипала бы один за другим все волоски на теле, чем признала это.
– Во-возвращаясь к Р-риму… – Сухость в горле ощущалась как ржавая бритва. Яэль прочистила его и попыталась снова. – В Риме ты предположил, что мы могли бы быть союзниками. Ты сказал, что мы нужны друг другу.
– Я так понимаю, это не светский визит. – Его глаза долго удерживали ее. Черные во всем, кроме радужки. Они блестели – глубоководный синий, голубая вода. Считывали в своем нечитаемом стиле, в то время как она разваливалась на сухие, сухие куски. Рука здесь. Ребро там.
– Мне нужна вода, – сказала Яэль. – Достаточно, чтобы добраться до Багдада.
– Вода? – Лука обернулся. Мышцы прокатились по его спине, когда он достал майку, надел ее через дикие, растрепанные на ветру волосы.
