– Как было на ферме Влада? – спросила она, потому что хотела, чтобы время, которое они потеряли, не стояло между ними. Она хотела понять, что в нем изменилось. Проследить и решить, как задачу по высшей математике.
– Трудно. Но сейчас у меня есть мышцы. – Он согнул руку и улыбнулся. Оба действия казались пустыми, эхом криков, которые Яэль только что слышала из зала. Того, чем и был Аарон-Клаус.
– Что случилось?
Яэль спрашивала не о ферме, и Аарон-Клаус знал это:
– Я возвращался на поезде. Там были журналы и кофе. Мягкие сидения. Женщина через проход заигрывала со мной.
– А затем пришел транспорт, на другой стороне путей. Я мог видеть их через трещины в товарных вагонах. Пальцы. Глаза. Всего несколько, но я знал, что там были сотни. Сотни уходили умирать. Никто больше в моем вагоне даже глазом не повел. Женщина через проход продолжала говорить о том, как она рада, что фюрер решил не запрещать макияж.
Снова загрохотали воспоминания о ее собственном товарном вагоне: дни темноты, темноты, стонов, больных, вони. Они с пыхтением двигались сквозь Яэль. Не оставляя следов. Раздирая ее внутренности. Было так просто не думать об этом здесь, с животом, полным клецок, и рукавами нового свитера.
Было так легко сделать вид, что она нормальная. Не особенная. Не меченая.
Но она не была нормальной. Она была особенной. Она была меченой.
Воспоминания, слова, числа, монстр. Все под ее рукавом. Спрятанные внутри кожи. Скрывающиеся. Ее собственный левиафан. Такой, такой большой.
– Влад научил меня многому. Стрелять. Лгать. Убивать. Я думал, что тренируюсь для чего-то важного. – Лицо Аарона-Клауса блестело: гнев и пот. На этот раз не ламповым светом, но факельным. Факел, жаждущий сжечь что-нибудь. – Но Райнигер просто хочет использовать меня как мальчика-посыльного.
– Это важно. – Яэль посмотрела на карту, кнопки изрешетили ее, как прыщи. С каждым днем их становилось больше. Воткнутых во все уголки земного шара. – Гестапо читает почту. Перехватывает телефоны и телеграфы. Нам нужны люди, чтобы доставлять нечто так, чтобы оно оставалось в секрете.
Телевидение в углу было включено, сверкало своим бесконечным циклом пропаганды. Шел старый фильм, который Яэль уже много раз видела. Это было первое выступление фюрера после Великой Победы. Где он стоял перед «своими парнями-победителями», вступающими в «новую эру человечества». Звук был выключен, но каждое слово блестело через дрожание усов.
Эти кадры мелькали черным и белым на лице Аарона-Клауса.
– Мы не можем больше бояться. Кто-то должен это сделать. Шагнуть вперед и изменить все. Убить ублюдка.
Не в первый раз Яэль захотела, чтобы валькирии были настоящими. Они ворвутся через окна Канцелярии – кожа, ярость и перья – и унесут фюрера на своих крыльях прочь. Выберут одну последнюю смерть.
Яэль знала, что так и будет, прежде чем это произошло. Аарон-Клаус никогда ничего ей не говорил, но она так или иначе услышала это, втиснутое между слов, которые он не сказал. Она увидела это в его сжатых кулаках, суровости его глаз, когда он смотрел пропагандистские фильмы.
Когда Аарон-Клаус не явился к завтраку, Яэль знала, что он не ночевал дома. Он не забрал досье из тайника у флориста на улице Лейпцигер. Он не был на задании за пределами Германии: если бы это было так, он бы попрощался.
Склонившись над бумагой для черчения, Яэль надеялась, что ошиблась. Она работала над еще одним листком задач по высшей математике от Хенрики. Канал «Рейхссендер» мерцал постоянным направленным светом. Сегодня не показывали фильм-пропаганду. Это был прямой эфир: Гитлер выступал перед старым Рейхстагом. Здание, которое он поджег, чтобы сохранить свою власть, находилось в тени недавно построенного громадного купола Зала Народа.
– Коммунисты полагали, что они поставят на колени нашу великую страну. Более двадцати лет назад они подожгли это здание, сердце немецкого правительства. Но возникла победоносная арийская раса. Мы оставили руины старого Берлина позади, встретили с распростертыми объятиями монументальное великолепие Германии…
Слова фюрера всегда звучали одинаково, независимо от того, что он говорил. Его голос всегда был наглым, хлещущим огнем. Предсказуемо гипнотическим.
А затем – другой шум. Испуганное хлоп в громкоговорителях. Два. Три.
Яэль подняла голову от своих уравнений и тангенсов. Каким-то образом он был там, Аарон-Клаус. Перед сценой. Его лицо пылало – на фюрера. В его руках был пистолет.
Темные пятна расцвели на форме Гитлера. Одно, два, три.
Он истекал кровью, как мир.
Фюрер свалился. Молчание толпы нарушилось. Зазубренные, острые как стекло крики прорезались через громкоговорители. Аарон-Клаус, казалось, застыл. Не способный бежать, или стрелять, или говорить. Казалось, даже эсэсовцы двигались медленно. Они появились со всех сторон – как закрывающийся цветок. Окружающие. Сильнее, сильнее. Пистолет Аарона-Клауса качнулся к виску.
Никто не хочет умирать.
Но что сказала медсестра? Иногда люди должны умирать, чтобы что-то улучшить.
Кто-то должен это сделать.
Еще один хлоп. Такой маленький. Такой оглушительный.
Жертва.
Для блага.
Лунная пыльная серость затопила ее рот. Графит. Она все это время вгрызалась в свой карандаш.
Яэль не могла его выплюнуть. Она вообще не могла пошевелиться, пока смотрела, как СС копошится над этими двумя телами. Вокруг них ревела толпа. Ревела. Ревела. Ревела. И в тот момент это были вовсе не человеческие голоса. Выпуск прервали, и остались только помехи. Занимая весь экран.
Она все еще смотрела на него, когда Хенрика вошла в комнату. Пожилая женщина с неодобрением посмотрела на экран.
– Что не так? Он сломался?
Первый раз Хенрика выключила телевизор.
В тот день перед Рейхстагом была смерть (16 мая 1952). Но не фюрера.
Три пули в грудь (хотя «Рейх» сообщал о четырех, чтобы представить преступление более отвратительным, а исцеление более чудесным) + лучшие арийские хирурги в Германии = спасенная жизнь.
Не высшая математика, хотя казалась также трудна для понимания. Голова Яэль шла кругом каждый раз, когда она пыталась думать об этом. Аарон-Клаус был мертв, и мир не изменился.
Нет, это не правда. Он изменился. На Германию наложили ночной комендантский час. Страх разоблачения – который прежде был всего лишь неявным намеком – был ощутим. Были произведены аресты, сказал им Райнигер. Большинство из них по ложным связям. Необходимые козлы отпущения, пожертвованные на алтарь требуемой фюрером мести.
Гестапо сфотографировало мертвое неизменное лицо Аарона-Клауса. Они показали его по всему «Рейхссендеру» и наклеили во всех переулках и витринах Германии.
Вопрос времени, когда кто-нибудь его узнает. Когда проследят до этого подвала. Поэтому они упаковали все, чем владели, в пустые бочки (коробки выглядели бы слишком подозрительно) и переехали в другую пивную. Хенрика раскурочила свой кабинет до состояния голого трупа. Измельчила кипы закодированных посланий. Досье. Старых стенограмм. Она оторвала карту от стены одним яростным рывком. Булавки разлетелись: A1, L52, R31… сотни были разбросаны по полу.
Яэль собрала их. Когда она нашла булавку Аарона-Клауса (K15),
