А что ещё? Работа? Служба? Работал. Служил. Помню, что был истощён делом. Помню, как превозмогал – в бою, но ничего конкретного. Всё это было – там. Какое это имеет значение сейчас? Тоже чушь!
– Я не знаю, – ответил наконец я. – Я – никто.
– Никому место в нигде. Зачем шел ты на свет, терпишь мучение?
– Не хочу в нигде! Не хочу быть никем! А к свету всегда надо идти. Иначе нельзя. А мучение? Бог терпел – и нам велел. Терпимо. Это что-то. Лучше небытия. И так всю жизнь это «не». He-жизнь, не-смерть, не-друг, не-враг, а всё только – так… Ни то ни сё. Небытие. Унылое ничто. Постоянно.
– Почему шел через мучение на свет? Легче же было наоборот?
– Легче, – согласился я. – Легче не значит лучше.
– Почему? – опять прогремел гром.
– По кочану! Не знаю! Так надо!
– Кому надо?
– Мне!
– А ты кто?
– Я? Я – человек! Человек!
– Помни об этом. Не забывай!
Раскаты грома катались волнами вокруг. Отдаляясь, приближаясь, схлёстывались друг с другом, дробились друг об друга.
– Жить хочешь? – спросил тот же голос, но тише, без громовых раскатов.
– Не знаю. Особо и нет. Устал я. Так устал, что не отдохнуть. Только…
– Только…
– Родные мои. Нужен я им. Жене нужен муж, сыну – отец, матери – сын.
– У них будут они. Может, лучше, чем ты.
Если бы у меня была голова, я покачал бы ею, были бы губы – поджал бы.
– Это вряд ли. Будет ли он любить их, как я? Заботиться о них? Никому не доверю. Надо – жить! Потому и живу. Для них.
– Ой ли?
– Упрёк справедлив, согласен.
Раскаты грома совсем стихли. Но что-то гремело всё равно. Это боль. Мучение уже гасило свет.
– Так что же с тобой делать?
– Не мне, видимо, решать.
– Не тебе. А чего хотел бы ты?
– Положи где взял!
Опять загрохотало, оглушило. Мне становилось всё хуже.
– Может быть, – пророкотало, – и будет по-твоему. Кто ты?
– Я! Я – человек! Русский человек! А ты кто?
Боль накатывала, как штормовые волны. Боль уже гасила свет и моё сознание. Кругом темнело. Лишь пять светлых пятен осталось.
– Ты – Бог? – спросил я, но голос мой прозвучал так жалко, тихо, как стон.
– Нет, – со смешком ответил громоподобный голос, правда в этот раз звеня, как в пустом ведре.
– Я умер? – опять спросил я.
– Пока нет. И я, как врач, постараюсь этого не допустить.
Врач? Какой, на хрен, врач? Это…
Всё исчезло, как будто выключили рубильник.
Боль! Всё, что я знаю – боль! Только боль! В пустоте небытия – боль!
Опять отсвет далёкий. Двигаюсь к нему. С удивлением обнаруживая, что чем больше я приближаюсь к свету, тем меньше боль! Это придало мне сил, я стал двигаться быстрее. Вот я уже вижу, откуда свет. Дверь. Открытая дверь. Из неё льётся ослепительный свет, изгоняющий боль. Как я хочу ворваться в эту дверь, в эти сияющие врата! Где нет боли, где нет сомнений, угрызений, сожалений. Я понимаю, что при этом нет и жизни. Но что моя жизнь? Игра! И я не игрок. Я – игрушка. Сломанная игрушка. Которая больше не годится для игры.
Сияющие Врата! Я – на пороге. Боль совсем ушла. Как же хорошо-то! Как легко!
Мне остался – шаг. Ступить его, чтобы пройти точку невозврата.
И тут до меня донёсся далёкий-далёкий голос. Настолько далёкий, что не услышать, не разобрать слов. Только голос. Но я ждал его, потому услышал. И рванул в противоположную от Сияющих Врат сторону. Её голос!
– Витя! Не оставляй меня одну! Витя! Я не могу без тебя! Я – люблю тебя! Не бросай меня!
Боль! Она навалилась с прежней силой. Но вздохнув чуть без боли, терпеть её теперь оказалось существенно труднее. И каждый шаг от врат давался всё труднее. Если на свет я плыл как лист берёзы по воздуху в свободном падении, то сейчас продавливал тьму – с огромным приложением сил, терпя всё усиливающуюся боль, таща за собой вагон какого-то балласта. А, вон что! Это балласт прожитых жизней.
Каждый шаг – выше твоих сил. Но ты делаешь его. Через боль. И сделав этот шаг, вдруг понимаешь, что можешь сделать ещё шаг. Через не могу, через невозможно! И – ещё шаг.
Путь к Вратам был очень быстрым. Несколько мгновений. Путь от Врат – бесконечно долог. Целую эпоху я продавливал тьму небытия.
И вот – серое марево. Утыкаюсь в него, давлю. Оказалось, что это какая-то мембрана, створки которой расходятся вверх и вниз. Они – расходятся. Это были многотонные, но мои – веки.
Она! Она! Вся в слезах, нос сморщен, нежные губы – ломаной кривой. На подбородке дрожат алмазами капли слёз.
– Не плачь!
Мой голос – жалок.
– Я с тобой! Я всегда буду с тобой! Я обещаю! Всё будет хорошо! Верь мне! Веришь?
– Верю!
Я – в реанимации. Осознаю это, когда всплываю из беспамятства. Почему я здесь? Что случилось? Не могу понять.
В голове сумбур из дежавю, из чужих воспоминаний, которые воспринимаются как свои. Я – попадаю под железнодорожный вагон. Я – попадаю под бомбёжку. Надо мной – взрывается танк. Подо мной – взрывается мост. Я – горю в танке. В меня – стреляют, меня – режут. Вижу свою кровь. Умираю. Взрываюсь, испаряюсь, замерзаю – насмерть, сгораю – живьём. Умираю и умираю. Десятки раз.
Я – в горах, окружённых песком, кричу в рацию: «На меня! Дай огня! Огня дай, щука! Хорони нас, крыса тыловая!» На меня идут цепи людей арабской наружности с платками-арафатками. Взрывы.
Я – в ледяном доме битого красного кирпича. На дом бегут люди в серых шинелях, похожие на киношных немцев. Я кричу в трубку: «Тыловая ты гнида! Дай огня! Огня дай, щука! Отомсти за нас! С землёй нас перемешай! Дай огня! Хорони нас! Не оставь на поругание!» Взрывы.
Я – в тесноте какой-то ёмкости. Невесомость. Вижу в малюсенький иллюминатор, как с огромной скоростью нарастает поверхность, испещрённая кратерами. Надо тормозить. А топлива – ноль. Всё топливо сжёг при разгоне. Удар, скрежет.
Я в подземной скальной полости. Я опять сражался с теми, кто мне не по силам, мне – каюк. Привычно-равнодушно понимаешь это, с усмешкой смотришь в лицо смерти. Резкий всплеск огня – проглатывает меня, испаряя.
Что из этого воспоминания, а что галлюциногенные видения от тех препаратов, что не дали остановиться от шока моему сердцу? А что – видения умирающего от отсутствия крови и кислорода мозга? Что из этих воспоминаний в голове –
