– Значит, вот когда мы, – молвил Уилл. – Но я не понимаю, где. И как это все происходит – тоже.
– Я так понимаю, один друг заключил ради меня сделку, – сказал Задумчиво Джем. – Скорее всего, мы здесь потому, что демон Белиал боится этого человека, а он – то есть, она – попросила этого для меня. Потому что сам бы я никогда не попросил.
– Белиал! – удивился Уилл. – Что ж, если он боится этой твоей подруги, надеюсь, мы с ней никогда не встретимся.
– Хотел бы я, чтобы вы познакомились, – сказал Джем. – Но давай не будем тратить наше время на болтовню о людях, в которых тебе все равно нет никакого интереса. Ты, может, и не знаешь, где мы, зато знаю я. И, боюсь, времени нам отпущено не так уж много.
– С нами всегда так, – отозвался Уилл. – Но будем благодарны твоей ужасающей подруге, потому что, сколько бы времени у нас ни было, мы здесь вместе, и я не вижу в тебе никаких признаков инь-фэня. К тому же мы оба знаем, что на мне нет и никогда не было никакого проклятия. И это наше время не омрачит тень.
– Нет никакой тени, – согласился Джем. – И мы – там, куда я давно хотел отправиться с тобой. Это Шанхай, я тут родился. Помнишь, мы говорили о том, как здорово было бы приехать сюда вместе? Я так много хотел тебе показать.
– Помню, ты очень высоко оценивал некий храм или два. Ты обещал мне сады, хотя с чего ты решил, что я люблю сады, мне невдомек. И еще были какие-то виды, знаменитые скалы, что-то еще…
– Да забудь ты о скалах, – прервал его Джем. – Вон там, дальше по улице, есть местечко с отличными клецками, а я уже почти сто лет не ел человеческой еды. Пошли туда и посмотрим, кто сумеет съесть больше клецок за самое короткое время. И утка! Тебе точно стоит попробовать утку под прессом. Это большой деликатес.
Джем смотрел на Уилла, пряча улыбку. Его друг ответил грозным взглядом, но уже через мгновение оба сдались и расхохотались.
– Что может быть слаще, чем пировать костями врагов, – сказал Уилл. – Особенно когда ты рядом.
В груди у Джема стало так легко – он даже не сразу понял, что это радость. И радость эта отразилась на лице его парабатая. Лицо любимого человека – лучшее зеркало на свете. Оно показывает твое собственное счастье и боль, и помогает вынести то и другое, потому что если ты попытаешься вынести их в одиночку, чувства неизбежно захлестнут тебя и потопят.
Джем встал и протянул руки Уиллу. Сам того не сознавая, он затаил дыхание. Возможно, все это только сон, и когда они соприкоснутся, Уилл растает в воздухе. Но рука Уилла оказалась теплой, твердой и сильной, и Джем легко поднял друга на ноги. И вместе они побежали – легко побежали по черепичной крыше.
Ночь была так тепла и прекрасна, и они были молоды.
Кассандра Клэр и Морин Джонсон. Любовь останется в живых
29 декабря 1940 года
– Сначала лимонный пирог, – сказала Катарина. – Ох уж, эти лимоны. По ним я скучаю больше всего.
Катарина Лосс и Тесса Грей шли по Ладгейт-хилл мимо Олд Бейли – центрального лондонского уголовного суда. Иногда по дороге на работу они играли в игру «Что ты съешь первым, когда закончится война?» Когда кругом творится ужас, самые обыденные вещи подчас ранят глубже всего. Еда была по карточкам, а нормы – чрезвычайно скудны: унция сыра, четыре тонких полоски бекона и одно яйцо в неделю. Всего было мало. Некоторые продукты просто исчезли – как, например, лимоны. Апельсины еще иногда встречались – Тесса сама видела их на зеленном рынке – но предназначались только для детей: каждому выдавали по штуке. Медсестер, конечно, кормили в больнице, но порции были крошечные, и их никогда не хватало, чтобы нормально справляться с работой. Тессе еще повезло – у нее была сила. Не только физическая сила Сумеречного охотника, но и какие-то остатки ангельской выносливости – они заметно поддерживали ее… но как справляются обычные сестры, из простецов, она понятия не имела.
– А, и еще банан, – сказала Катарина. – Раньше я их никогда особенно не любила, но теперь, когда они совсем пропали, я ужасно их хочу. Впрочем, оно так всегда бывает, правда?
Катарину Лосс еда на самом деле не особенно волновала. Она вообще почти ничего не ела – просто пыталась вести светскую беседу. Так все делали: притворялись, что жизнь идет своим чередом, даже когда с небес сыплется смерть. Таков он, лондонский дух. Ведешь себя как ни в чем не бывало, даже если спишь по ночам в бомбоубежище на станции подземки, а потом возвращаешься – а дома-то и нет, и хорошо если соседнего. Магазины изо всех сил старались держаться на плаву – даже когда в окнах не осталось ни единого целого стекла, или через крышу вдруг возьми, да и рухни бомба. Просто берешь и открываешься опять. Некоторые даже вывески вешали: «Мы открытее, чем когда-либо».
Живешь себе дальше. Болтаешь вот о бананах да лимонах.
Стоял декабрь, и Лондон был темнее темного. Солнце село сразу после трех. Из-за воздушных налетов город каждую ночь был в полном затемнении. Светонепроницаемые шторы надежно укрывали все окна. Фонари не горели. Машины приглушали фары. Люди ходили по улицам с фонариками, чтобы как-то отыскать дорогу в глухой, бархатной тьме. Лондон погрузился в тени, превратился в путаницу тупиков и закоулков; улицы никуда не вели, дома слепо глядели пустыми темными стенами. Город выглядел таинственно и погребально.
Словно весь Лондон горевал по ее Уиллу, думала Тесса, оплакивал его потерю, тушил огни.
Рождество в этом году не слишком ее порадовало. Нелегко веселиться, когда немцы чуть что, словно по капризу, обрушивают сверху дождь из бомб. Блиц специально устроили, чтобы навести на город ужас, бросить его на колени. Среди бомб были такие, что способны снести целый дом, оставить кучу дымящихся обломков там, где только что спали дети и семья смеялась за общим столом. Просыпаешься поутру и обнаруживаешь, что стена куда-то подевалась, а все нутро квартиры выставлено на всеобщее обозрение, будто в кукольном домике: тряпки плещут по битому кирпичу; книжки, игрушки раскиданы по руинам. Случались и совсем необычные вещи, как, например, когда труба в одном доме провалилась внутрь, размозжив в щепки кухонный стол, где ужинало семейство, ни никого из людей не задела. Автобусы летали вверх тормашками, или щебень вдруг падал, убивая одного человека на месте и оставляя второго целым и невредимым, только застывшим, как соляной столп. Случайность, дюйм в одну сторону, дюйм в другую – это решает все.
Но нет ничего хуже, чем когда ты остаешься один… когда любимого
