– Они что, ее пронзали? – воскликнула миссис Лэйси. – Родные отец и мать?
– Кухонным ножом, – ответил Оскуро, – а затем отверткой расширили порезы. Все сделала мать.
– Девочка была глухонемая, – пояснил Манус. – Рассказать она ни о чем не могла, в том числе из страха перед матерью. А отец оказался слабым человеком и закрывал глаза на то, что творилось дома.
– А благоухание ран? – напомнила миссис Лэйси.
– В них вливали дешевые духи, – ответил Манус. – Боль, вероятно, была адской.
– Но… зачем они истязали ребенка? – недоумевала миссис Лэйси.
– Люди они были бедные, а прихожане подносили им еду и деньги, желая заручиться заступничеством маленькой мученицы в делах, связанных со здоровьем, хозяйством и сватовством, – ответил Манус. – Помимо прочего, мать оказалась весьма честолюбива. Она хотела прославиться, а стигматы дочери как раз обеспечивали ей желанное положение среди горожан.
Супруги Лэйси переглянулись. Их Анджеле если когда и доставался шлепок или угол, то в исключительно редких случаях – и то, когда дочка в силу характера становилась несносна. Кстати, потом супруги неизменно каялись. А уж чтобы истязать свою кровиночку – об этом не могло быть и речи.
– В Падую мы прибыли за сутки до назначенной даты визита, – поведал Оскуро, – и помешали родителям подступиться к своей дочери. Мы хотели пообщаться с девочкой наедине. Отец Фаралдо осмотрел раны и понял, что они воспалились, а истинные стигматы никогда не гноятся. Он же обнаружил следы проникновения в плоть девочки посторонних предметов. Наконец, из Вигонцы нам привели женщину, владеющую языком жестов, и через нее мы смогли вызнать правду и установить факт подлога. Матери запретили мучить ребенка – иначе ее ожидал арест и тюрьма.
– Бедняжка, – пробормотала миссис Лэйси. – Надеюсь, вы не считаете, что мы можем истязать свою дочку?
– Полагаю, вам можно верить, – ласково произнес отец Манус.
Лэйси насупился. А не скрытничает ли отец Манус? Не говорил ли он точно так же родителям той малышки в Падуе, глядя на них и глумливо думая: «Знаю я, на что вы способны». Лэйси тайком прошелся взглядом по Оскуро. За столом сидел человек, однозначно высматривающий в простых смертных самое худшее. Проблема с такими типами заключается в том, что они прямо-таки жаждут, чтобы все дурное вылезло из людей наружу. Похоже, они не сомневаются в том, что ярая неприязнь к грехопадениям раздувает из искры скверны священное пламя.
– Но у Анджелы признаков стигматов нет, – уточнил Манус. – А вблизи нее кровоточат статуи. Верно?
Разговор постепенно подходил к сути. Миссис Лэйси повернулась к мужу, набожно потупив взор в согласии, и мысленно передала ему бразды правления. И Лэйси стал подробно излагать историю их дочери. Он сказал, что когда Анджеле исполнилось двенадцать, у статуи Пресвятой Девы в церкви Святой Бернадетты из очей вдруг потекли слезы как раз в тот момент, когда Анджела после причастия проходила мимо. Вначале прихожане стали сплетничать о том, что это была какая-то уловка, хотя потом выяснилось, что здесь не было даже намека на обман.
Люди недоумевали и боялись, и лишь когда отец Делани сел вблизи статуи, дав викарию осуществлять причастие в одиночку, а сам пристальным взглядом отслеживал всех прихожан, то нить вывела их к Анджеле.
А затем, на обряде ее конфирмации, у распятого над алтарем Христа закровоточили раны, а из шрама в боку брызнули кровь и вода, обдав соседнюю стену. Пятно там так и осталось, и свести его вообще не удалось. Впрочем, отец Делани и не усердствовал: человек он был хоть и сложный, но истово верующий, а если и испытывал по отношению к Анджеле какие-то сомнения, то теперь они окончательно рассеялись. Потому-то три духовных лица из Ватикана и сидели у них на кухне.
И тогда народ начал наведываться к Анджеле. Каждый просил ее благословения и упрашивал за них помолиться. Поначалу Лэйси с женой пытались отваживать гостей, но дочь наказала родителям: пускай просители приходят. Она говорила так веско и убежденно, что они не посмели запрета ослушаться.
Поначалу те чудеса (если они таковыми и являлись) выглядели незначительными: у кого-то прошла боль, у кого-то выздоровел ребенок. А затем к Анджеле прибежала Ирен Келли и привела свою младшую сестренку Кэтлин. У Кэтлин диагностировали рак, из-за чего у девочки повылезали волосы, запали глаза, а еще от нее исходил ужасный запах (как у мяса, пролежавшего на солнцепеке). Анджела притронулась к Кэтлин, поместив ей на язык указательный палец, после чего сразу заявила, что ей нехорошо и она хочет отдохнуть. Она ушла спать, а среди ночи родители услышали, как их дочь мучается от приступа рвоты. Поспешив наверх, они застали ее лежащей на кафельном полу ванной, забрызганном желчью, кровью и гнилыми почернелыми ошметками, смердящими тленом.
Отец отнес дочь в ее комнату. Когда обеспокоенные родители вызвали врача по фамилии Френч, тот застал девочку крепко спящей. Кожа ее на ощупь была суха и прохладна. Френч осмотрел Анджелу, но не обнаружил никаких тревожных симптомов. Родители предъявили ему ошметки, которые они собрали с пола ванной. Френч спрятал их в склянку и послал в Дублин на анализ, однако ко времени прихода результатов каждый в деревне знал, что это вещество не что иное, как раковая опухоль Кэтлин Келли, извлеченная из тела больной.
В ту же ночь Кэтлин Келли начала поправляться, и скоро доктора не могли найти даже следов гибельного недуга, который выедал ее внутренние органы. Ребенок был еще слаб, но у него уже начали отрастать волосы, а гнилостный запах бесследно исчез.
Были и другие исцеления, но не такие драматичные, как излечение Кэтлин. Люди продолжали прибывать к порогу их дома. Некоторые даже подкарауливали ее у ворот школы или собирались после воскресной мессы на паперти, и Анджела никогда не отказывала в прикосновении или молитве за страждущего. Но недавно отец Делани дал ясно им понять, что Анджелу необходимо оставить в покое, а по деревне пошла молва о скором прибытии духовных лиц из Ватикана, которые побеседуют с Анджелой и попытаются уяснить природу ее дара. О нем, конечно, выспрашивал и отец Делани, но Анджела ничего объяснить не сумела. У нее не было ни видений святых, ни мерцающих образов Богородицы ночной порой. Не вещали из тьмы голоса, и ангелы ее не беспокоили.
Во всяком случае, она это утверждала.
И теперь духовные представители Ватина пили чай, вкушали пирог и обдумывали рассказ. Фаралдо почесывал подбородок, на котором, точно мох на старом камне, росли седые волоски. Улыбка не покидала его лица, а глаза были безмятежны. Оскуро, напротив, выглядел немного взвинченным, и даже Манус частично утратил свою веселость.
– А вашей дочери никто не угрожал? – спросил он.
– Что? – спросил Лэйси. – С чего
