Но даже в обстоятельствах, подобных тем, которыми тяготился Кувре, нужда в компании (пусть хотя бы для того, чтобы окунуться в человеческое тепло) становилась подчас такой неодолимой, что наш изгнанник облюбовал себе укромный уголок в гостиничной таверне, подальше от очага и от скопления завсегдатаев. Уже четвертый вечер кряду Кувре взял себе на ужин hutspot[29], в силу его сытности и дешевизны. Рядом с тарелкой на столешнице стоял стаканчик местного джина женевера, а еще вазончик с колотым желтоватым сахаром.
За едой Кувре прислушивался к мерному рокоту людского говора. На голландском он изъяснялся неважнецки, но в «Дуб» сходились люди из самых разных городов и даже стран – в основном зажиточные купцы, связанные с поставками грузов. Обычные моряки ели, пили и кутили в других местах.
Человек гонимый, если желает выжить в суровых условиях преследования, развивает у себя способность предугадывать появление охотников. Но он же способен выработать у себя нюх и на такую же, как он, дичь. Так обстояло и с Кувре: он давно приметил человека, притулившегося за соседним столиком. Незнакомец держался в тени и за все время не произнес ни единого слова – он лишь довольствовался тем, что заказал себе ужин и теперь молча его вкушал.
Кувре насторожился и решил не вступать с мужчиной в разговор. Поэтому он не без удивления оказался оторван от мыслей появлением целой бутылки можжевелового джина, которую водрузил перед ним на стол незнакомец.
– Не соизволите ли пригубить?
Кувре поднял голову. Над ним возвышался мужчина невероятной бледности и худобы, с длинными, но тонкими прядями волос, через которые просвечивала макушка. Одет он был добротно, но как будто с чужого плеча. Камзол был ему велик или принадлежал кому-то другому, или же роль преследуемого, которую ему приписал Кувре, уже поглотила его целиком и полностью. В общем, Кувре почти не сомневался в том, что человек этом гоним страхом за свою жизнь. Глаза его напоминали глаза кролика, высматривающего тень ястреба, и сколько бы спиртного он ни употребил, он все равно не мог не унять дрожь в руках.
– Благодарю, но вынужден отказаться, – с холодной учтивостью ответил Кувре. – Я уже собирался ретироваться отсюда и отдохнуть у себя в комнате.
Возможно, он и желал посидеть в дружеской компании, но незнакомец явно не годился для данной цели. Как бы ненароком не навлечь на себя (да и на этого типа) свору ищеек, подумал Кувре.
А мужчина между тем и не думал уходить.
– Вы Кувре, – произнес он.
Кувре с трудом скрыл шок. Его имени не знал даже английский капитан.
– Вы ошиблись. Меня звать Порше.
Он сделал попытку встать, но незнакомец положил ладонь ему на плечо. При всей своей тщедушности он, однако, оказался довольно-таки крепким и сильным.
Можно было, конечно, воспротивиться, но возня, естественно, взбудоражила бы зевак таверны.
– Вы, смею заметить, не свинопас, и ваше высокое происхождение наверняка позволяло вам вращаться в других кругах, – продолжал незнакомец. – Меня же незачем страшиться. Вашего секрета я не выдам. Меня зовут ван Агтерен, и я прошу вас уделить мне лишь малую толику вашего бесценного времени. Взамен я обещаю вам половину содержимого бутылки джина, а также занятную историю.
– Вынужден повторить: вы ошибаетесь.
– Вероятно, вы правы. Если это так, то пусть вы будете Порше, а я, с вашего позволения, останусь ван Агтереном. Так что подумайте над моим предложением. Смею вас заверить, что и беседа, и товарищеские отношения нужны нам обоим. Ваша пустая комната, если так можно выразиться, поскучает без вас лишний часок. И еще, – добавил ван Агтерен, – я рассматриваю это как благое деяние христианина, и после того, как вы выслушаете мою историю, вы поймете ценность данной услуги. Итак, могу ли я присесть?
Кувре оценивающе оглядел голландца. Искушенность в делах юриспруденции выработала в нем свойство за считаные минуты определять характер того, с кем имеешь дело. Злонамеренности или враждебности в этом человеке не угадывалось. Присутствовал лишь глубокий страх, сдерживаемый усилием воли. Да, вокруг ван Агтерена определенно кружили хищники, но и Кувре ходил под такой же угрозой, был одинок и донельзя измучен.
– Присаживайтесь, – вымолвил он после паузы. – Выкладывайте вашу историю.
Ван Агтерен был уроженцем Тилбурга, города на юге страны. Семья его проживала, можно сказать, под сенью церкви Святого Иосифа, или «нагорной церковью», как ее называли горожане, что легло в основу его фамилии (ван Агтерен на местном наречии означало «позади» и относилось к тем, кто родился близ холма, на котором возвышалось то величественное здание). Ребенком он был смышленым и уже в отрочестве поступил в учение, а затем и в услужение Корнелию Схюлеру – знаменитому голландскому ученому, сведущему в арифметике, геометрии и астрологии.
И для Схюлера этот самый Тилбург оказался местечком, если честно, неподобающим. Городок был простецким, ремесленно-купеческим, люди возводили свои хибары возле «выпаса» – общего пастбища для овец, и жизнь в Тилбурге вертелась вокруг ткачества, ткацкого ремесла и суконной торговли, к наукам не имея никакого отношения. Жил Схюлер в захламленном домишке по соседству с церковью Святого Дионисия и лишь изредка выбирался за пределы своего жилища.
Ван Агтерену он твердил, что все нужное ему для работы содержится «вон там» – и указывал на ворохи и кипы бумаг и книг, занимающих все полки – и «вот тут», и пальцем постукивал себе по лбу. Разумеется, этим дело не ограничивалось: к Схюлеру нескончаемыми вереницами тянулись всевозможные визитеры с документами, картами и диковинными приборами, назначение которых не было ясно не только юному ван Агтерену, но и вообще кому бы то ни было, за исключением горстки самых просвещенных мужей, включая, безусловно, его наставника и господина.
Сам же Схюлер давно овдовел и растил единственную дочь по имени Эйлин.
Складом ума она напоминала отца и помогала ему иной раз сноровистей, чем ван Агтерен, хотя пол вменял ей свои дарования не выпячивать. Разумеется, в присутствии визитеров она была тише воды ниже травы и посиживала в своей комнатке, послушно рукодельничая. Отношения между Эйлин и учеником складывались романтические, меж собой они осмеливались поговаривать и о женитьбе. Схюлер к дочери относился властно, но и ван Агтерен пришелся ему по нраву, так что юным влюбленным казалось, что их союз
