Он покинул лавку и покатил свою теперь уже почти невесомую тележку дальше – к угловому дому на Стрэнд, где в ожидании скорого притока средств угостил себя щедрым поздним завтраком.
* * *Остаток дня Мэггз провел в выведывании, что там деется у конкурентов, и в магазине «Маркс & Ко» набрел на неплохое, да еще и с заниженной ценой первоиздание «Детей воды»[34], которое затем с хорошей надбавкой сбыл молодому книготорговцу в «Сотеране» (Маркс и Коэн – основатели магазина, которые, небось, стажировали юнца, наверняка излились бы желчью, узнав о подобном упущении). С карманами, ощутимо более увесистыми, чем утром, Мэггз возвратился в свою меблирашку.
Над городом уже сгустились сумерки, а настроение у Мэггза было отличное.
О фолианте он совершенно забыл и лишь случайно обнаружил его на прикроватном столике. Ему тотчас бросилось в глаза, что два сомкнутых серебряных кольца теперь расстегнуты. Неужто фолиант открылся по неведомой причине? В памяти смутно мелькнуло, что книга снилась ему ночью, но только и всего. Когда Мэггз укладывался спать, она была замкнута, а в апартаментах, естественно, никого и быть не было. Что же случилось? Возможно, его усилия привели к совмещению нужной комбинации символов – просто замок от возраста сделался столь жестким, что механизм сработал не сразу, или же замок попросту вышел из строя, и было необходимо с ним хорошенько повозиться.
Мэггз снова оглядел повреждения прошлых лет, выступающие части обтянутых кожей досок и стяжку корешка. Каптал[35], вероятно, сделали в то же самое время, когда книжица была впервые сшита, причем не суровой нитью, а еще кетгутом[36]. Это вполне может быть век эдак пятнадцатый, если не раньше. Драгоценность уже в силу возраста. На обложке – никаких украшений и никаких намеков на содержание. Прежде чем открыть книгу, Мэггз натянул на руки хлопчатобумажные перчатки: если вещь ценная, то риск запятнать бумагу грязью и жиром пальцев недопустим. Листы – это угадывалось сразу – были из смеси на основе льняной ткани, с грубоватым обрезом. Первые четыре страницы оказались совершенно пусты. Остальные полсотни – покрыты письменами, но на алфавите и языке, которых Мэггз не знал. Чернила были красновато-лиловые и за долгие столетия нисколько не выцвели, словно ими воспользовались накануне. Рукопись оказалась еще и палимпсестом[37]. При диагональном наклоне книги глазу открывались непонятные надписи, возможно, предназначенные тому, кто знает язык их происхождения. Рукопись обескуражила Мэггза. Автор будто писал ее в некоторой спешке: в каллиграфии не было красоты и элегантности, которые всегда присутствовали даже в скромных копиях европейских манускриптов (а в них-то он знал толк!).
У него в руках словно была тетрадь с путевыми заметками, испещряющими страницы тончайшей выделки. Мэггз нахмурился. Вот так загадка! Как-то не верилось, что подобное творение в кожаном переплете, причем прекрасно сохранившееся в течение нескольких веков, окажется фальшивкой.
У Мэггза битый час ушел на сверки с энциклопедией, сличение с древними и современными алфавитами, попытки подыскать сравнительные образцы странной писанины. Успеха это не принесло, и он отложил книжицу в сторонку, еще раз подивившись «живучести» ее чернил. Мэггз аккуратно притиснул к буквам свой защищенный перчаткой палец, ожидая, что на его кончике появится отпечаток, но материал оказался безупречно чист. Быть может, кого-нибудь из охотников, падких на подобную экзотику, знает Аткинс. Тогда он может рассчитывать на денежный приток, нежданный и весьма неплохой. Кстати, фолиант можно отнести в Британскую библиотеку и спросить там мнение эксперта. Консультация ему не помешает. Что ж, прекрасное решение! Вдруг к нему, Мэггзу, попал дневник какого-нибудь арабского гения, эдакого восточного Леонардо да Винчи? Хотя араб наверняка писал бы на арабском, а единственной прослеживаемой связью с Востоком у книжицы являлся разве что замок. А если его приделали позднее? Такое нельзя исключать. Хотя, если честно, в замках Мэггз разбирался не слишком хорошо.
Он побрел к окну и прислушался к отдаленному тенору какого-то певуна в конце улицы, где находился паб. В заведении бренчало пианино, певун заливался, а припев с охотой подхватывал нестройный хор бражников. Примыкать к публике Мэггз желания не имел: по натуре он был одиночкой.
Ночь выдалась теплая, и Мэггз для циркуляции воздуха оставил окна открытыми, хотя духоту не нарушало ни малейшее дуновение ветерка. Мэггз разделся, улегся в кровать и прочел пару страниц «Спрута». Он, признаться, питал слабость к железным дорогам – вероятно, еще с детства, когда глазел на поезда, курсирующие по узкоколейке возле дома. В свои младые годы Мэггз мечтал стать машинистом. Он думал, что нет на свете профессии благородней, однако в зрелом возрасте намерение свое он не осуществил. Максимум, чем он мог похвастаться, – так это редкими поездками в вагонах третьего класса.
И кем же он стал теперь, когда можно, в принципе, подводить итоги? Неприметным холостяком неопределенного возраста, которого по жизни сопровождает вонь нестираной одежды и лежалой бумаги. Никто не будет скорбеть по Мэггзу после его смерти (исключение составит горстка торгашей, которые на время похорон запрут свои лавчонки, а потом наведаются в меблирашку: не завалялось ли в апартаментах покойного чего-нибудь интересного).
Пение в пабе прекратилось: пробил час закрытия. Мэггз захлопнул книгу. Завтра предстоит встреча с Аткинсоном, надо будет обсудить приемлемые цены. Уже сквозь дрему Мэггз расслышал, как шелестят, переворачиваясь, страницы фолианта.
Ветер, наверное, разыгрался, сонно подумал он, в силу усталости не придав значения тому, что ночь стояла абсолютно безветренная.
* * *Утром он снова проснулся поздней обычного, что было, в общем-то, оправдано: ночь выдалась душной, и Мэггз, похоже, все время проворочался в попытке выискать на своем узком ложе местечко попрохладней. Он побрился, пару раз больно порезавшись, и направился на Чаринг-Кросс для встречи с Аткинсоном. Лишь на полпути он спохватился, что не взял с собой фолиант, однако решил не возвращаться за книгой. Ну и ладно, Британская библиотека подождет, а сегодня интересней то, что ему скажет Аткинсон насчет иллюстрированных томов и их возможной продажи.
Аткинсон устроился на стульчике возле окна и бережно стирал ластиком карандашные ценовые пометки, проставленные на скромном издании Джейн Остин.
Коробки с книгами, принесенные давеча Мэггзом, притулились в углу. Возможно, у Аткинсона до сих пор не дошли до них руки, что необычно для дельца, чующего скорую и верную наживу. А вообще-то, они находились именно в том месте, куда Аткинсон всегда складировал «пустое» чтиво: дескать, пусть его забирают те, кому предстоит скорое разочарование. Но непонятно, отчего Аткинсон не проявил к этим томам интерес. От них так же верно веяло прибытком, как от подсвечника воском.
– Как дела? – бодро спросил с порога Мэггз. – На улице жутко парит!
– И пожарчей
