Потому Злата и злилась, и Дмитрия пыталась разозлить. Да только он все равно не злился, так вот оказался бесчувственный. А к дому ее почему вечерами приходил, не понятно. Но наблюдать из-за угла за тем, как он мается у ее крыльца, было приятно. И сердце замирало радостно, хоть Злата в себе эту радость и старалась придушить, твердо помнила, что он столичный доктор, а она приблудыш, медицинский феномен. Говорила же лесная бабушка про какую-то силу, учила Злату силу эту призывать и обуздывать. Вот только не чувствовала она в себе никакой другой силы, кроме силы воли. Этого ей с детства было не занимать. Уж такое у нее получилось детство. А бабушка и Степан думали иначе. Степан специально ничего не спрашивал, но Злата чувствовала: он к ней присматривается и словно бы чего-то ждет. Она и старалась изо всех сил, чтобы эти их ожидания оправдать. Да только не получалось. Никакой она не феномен… Уйти бы, пойти дальше своим путем, да словно привязало ее к этому месту. Или не к месту, а к людям? К одному конкретному человеку привязало невидимыми нитями, которые одной только силой воли не оборвать.
Тогда, в Горяевском, когда Злата бросилась в прорубь за маленькой девочкой, она не думала ни о чем, и понравиться никому не хотела. Просто словно в спину толкнул кто-то невидимый, шепнул на ухо – спаси девочку! И она спасла. Сама едва не утонула, а девочку, считай, со дна вытащила. И когда тащила, видела подо льдом что-то странное, похожее на ловчие сети. Были они словно ненастоящие, но девочку опутывали крепко, тянули вниз. И рвать их Злате пришлось голыми руками. Она рвала, а сети вспыхивали от ее прикосновений. Добрый доктор Дмитрий Быстров сказал бы, что это все из-за нехватки кислорода. Да Злата и сама читала, как оно бывает, когда не хватает воздуха. Но думалось ей, что здесь что-то другое, какая-то иная, неведомая науке сила. Оттого и тянуло ее в Горяевское, чтобы с этой неведомой силой разобраться.
И хозяйки поместья ей понравились, что Оксана Сергеевна, что Анастасия Васильевна. И дочки у них были славные. Вот только не было в этом роскошном поместье места счастью. Те же сети, что раскинулись подо льдом, оплетали стены дома, пыльными лохмотьями свисали с потолка. И Злате иногда приходилось наклоняться, чтобы не задеть их головой.
А Дмитрий за нее испугался. И это был какой-то особенный испуг, словно бы он боялся Злату потерять. Нет, не как медицинский феномен потерять, а как женщину. И смотрел он на нее так, что у Златы уши горели огнем, а сердце грозилось выпрыгнуть из груди. Из той самой груди, которая так красиво, так по-взрослому смотрелась в вырезе подаренного Анастасией Васильевной платья. На вырез Дмитрий тоже поглядывал, и румянец на его щеках делался все ярче и ярче. Злате хотелось думать, что не из-за злости, а из-за волнения.
Тем вечером им удалось перекинуться всего парой фраз, но Злате хватило и малого. Одного только его прикосновения, одного только взгляда хватило, чтобы сердце перестало биться.
– Если бы с тобой что-нибудь случилось… – От волнения он, неизменно вежливый и обходительный, перешел на «ты», а Злата затаилась, дожидаясь продолжения.
Вот только он больше ничего не сказал, прижался сухими, горячими губами к ее раскрытой ладони. Всего на мгновение, а ей показалось, что прошла целая вечность. И еще кое-что она про него и про себя узнала в этот момент. От знания этого стало одновременно и страшно, и радостно. Аж до дрожи.
– Береги себя, – попросил Дмитрий на прощание. – Обещаешь?
– Обещаю, – сказала и осторожно, самыми кончиками пальцев, коснулась его колкой от пробивающейся щетины щеки.
– Я приду к тебе. Хорошо?
– Хорошо.
Ухватить бы за полы дорогого, по столичной моде скроенного сюртука и никуда от себя не отпускать, но ведь нельзя же так! Мужчину – такого мужчину! – силой не удержишь, а как удержать, Злата еще не понимала. Только одно она знала наверняка: если понадобится, она за него жизнь отдаст. Что ее бестолковая жизнь по сравнению с его?! Он людей спасает! Сначала в лесу вместе со Степаном, а потом еще и в больнице, уже в одиночку.
– Приходи, – шепнула ему на ухо, и убрала руку, словно обожглась.
Он и пришел. На шестой день – нет, на шестую ночь! – осторожно постучался в дверь Златиной спальни. Он постучался, она открыла и первая, не позволяя даже слова сказать, не позволяя одуматься, обвила руками его шею, губами прижалась к сомкнутым губам. Дождалась!
Ничего-то она не знала про эту сторону людской жизни. Лесная бабушка учила ее совсем другим премудростям, вот теперь приходилось самой… без учителей. Когда вдвоем, оно не так страшно. И не так стыдно, потому что от горящей на столе свечи, света совсем чуть, остается полагаться только на чувства, а не на зрение. А чувства эти такие, словно с нее кожу сняли, и все-все она теперь ощущает иначе – острее, слаще, больнее…
И глаза можно закрыть, отдаться чужой силе и чужой воле без остатка. Она ведь сама так решила, сама этого хотела. Да только не получается отдаться без остатка, мешает что-то, воет, рвет когтями кожу в кровь. Кошка! Ее любимица, ее единственная верная подружка. Зачем же она?.. Что же Дмитрий подумает?..
Вот только не Дмитрий… Лицо его близко-близко, и глаза близко. Чужие глаза, черные, как болотные омуты. И руки больше не ласкают, с силой прижимают к кровати, впиваются ногтями в кожу. И голос… Не Дмитрия это голос! Тело его, лицо его, а глаза и голос чужие. Злата знает чьи. Знает, оттого и мечется, пытается вырваться из страшных, душных объятий.
– Надо же, увидела… – Закричать бы, но рот закрывают, запечатывают жадным поцелуем, и тело рвут на части, в клочья рвут. Как тогда птицы… – Чуял я в тебе силу, девочка. Не прогадал.
Кошка! Где ее кошка? Где единственная подружка и защитница?
– С тобой у меня точно сладится. Сила к силе! Сына мне родишь. Теперь уж точно сына.
А кошка вот она – яростной фурией вскочила на спину тому, кто, как в чужое платье, рядится в чужое тело, кто обманом и силой готов добиться своего. Уже добился…
Злата вырвалась, скатилась с кровати, дотянулась до ножа, Степанова подарка, замахнулась.
– Бей, – сказал и улыбнулся. – Меня не убьешь, а вот доктора своего запросто. Мне его тело больше без надобности. Сделано дело, одного раза нам с тобой достаточно.
Как же хочется замахнуться,
