– Убьешь себя, убьешь моего сына. – Он не смотрит на нее больше, даже спиной повернулся, но все равно все видит, все замечает. – А за сына я мстить стану страшно. Первым начну с твоего доктора, следом приду в детскую к девочкам.
– Это твои дочки! – Теперь она знает, видит то, что раньше не видела, чувствует, как стонет, ворочается этот дом под натиском черных сил.
– Мои. – А ему, человеку, который уже почти тень на белой стене, все равно. Он и думает уже о другом. О крови думает, о той, что капает с крыльев черных птиц на его голое тело. И вкус ее чувствует на своих губах. На губах Дмитрия… – Да только девки мне без надобности. Такому, как я, нужен сын. В моем роду сила наследуется от отца к сыну. А если еще и мать ведьма…
Теперь уже и Злата почувствовала вкус крови от прокушенной насквозь губы. Удержаться бы, не наделать беды, не убить того, кто ни в чем не повинен. Потому она и нож отложила, хоть и понимала, хоть и чувствовала, что теперь ей нож без надобности. Проснулась та сила, про которую лесная бабушка говорила. Разбудили…
– И если от ребенка надумаешь избавиться, подумай о тех, кто из-за тебя примет мученическую смерть. – Уже и тени на стене нет, только голос. Или и вовсе эхо…
А пол холодный, тянет по нему сквозняком, будто снежной поземкой. Замерзнуть бы насмерть, чтобы не чувствовать и не помнить, но нельзя. Нужно жить. Хоть бы затем, чтобы отомстить!
Первой неладное заподозрила старуха, сама явилась в дом у ручья, стучаться не стала, переступила порог хозяйкой, а когда переступала, еще и сыпанула что-то под него с тихим бормотанием.
– Соль обережная, – сказала, не глядя на Степана. – Я потом дом обойду, защиту тебе сделаю, чтобы понадежнее. Почему не спрашиваешь, пограничник, зачем пришла?
А потому и не спрашивает, что боится ответа. Вот уж и лето в разгаре, жить бы, полной грудью дышать, а не выходит. То и дело тянет посмотреть в небо, не кружит ли над лесом Черная Погоня, не выискивает ли своему хозяину очередную жертву. Пока не кружит, но надолго ли?
– Зачем пришла? – все-таки спросил и стул старухе придвинул. Вот только она садиться не стала, так и осталась стоять посреди комнаты. Сколько же ей лет? Сколько живут такие, как она?
– Много, пограничник, – усмехнулась устало. – Мне уже и надоело, но что тут поделать? Не мы себе судьбу выбираем. Ты Злату давно видел? – задала она вдруг вопрос.
Степан задумался. Сначала-то казалось, что недавно, но как стал вспоминать, вышло, что давненько, с начала лета. Все никак не получалось у них свидеться. Как-то у Дмитрия пытался про нее спросить, да только отмолчался парень. Степан тогда еще подумал – дело молодое, поссорились ребятки. А теперь вот защемило, закололо сердце.
– Что с ней? – спросил и по-стариковски устало опустился на стул. – Проснулась сила?
– Проснулась, – старуха кивнула. – Вот только боюсь я, пограничник, теперь той силы. Как бы не случилось беды.
– Отчего же? Мы же того и добивались.
– Добивались… – Она поджала тонкие губы. – Да вышло, что не мы одни девку добивались.
– Не темни, старая. – А у самого в глазах потемнело так, что белый день показался ночью. – Что случилось?
– А то случилось, что беременная Златка. Без птицы своей я ослабла, не заметила сразу тех перемен, которые раньше с первого взгляда увидела бы. – Старуха горестно покачала головой, а потом добавила: – Почему не спрашиваешь, пограничник, кто отец?
Потому и не спрашивает, что так же, как и ведьма, уже знает правду. Ох, не нужно было оставлять девочку в Горяевском. Ведь чуяло сердце недоброе. И сердце чуяло, и глаза видели. Рыжая она. И Настена, и Оксана… Все три – что огонь, золото и мед.
– В рыжих женщинах особая сила. – Старуха поправила свой черный плат. – Не все ведьмы, как Златка, но сила есть. Он их так и выбирает – по силе. Ему обычная баба без надобности, ему вот такие нужны.
– Зачем? – только и хватило сил спросить.
– Затем, что всякая тварь на этой земле стремится оставить после себя след. Даже такая, как он. Вот только девочки его не интересуют, он сына хочет, наследника. Помнишь, как Игнатка сына хотел?
Игнат хотел, да только Вран его отговорил. А сам, выходит, не просто забавляется, план у него. И Злата стала частью этого плана.
– Она знает?
– Что беременная? – усмехнулась старуха. – Не смеши меня, пограничник. Такое любая баба про себя поймет. А ей это дитя с каждым днем носить все тяжелее и тяжелее. Тянет оно из нее и силы, и жилы. Это с виду она тощая, что кошка, а дите свое все равно берет, до срока она не доходит, попомни мои слова.
– Я не про то, старая! – Степан вдруг разозлился, хоть и понятно, что злость эта от беспомощности. И старуха поняла, оттого и не обиделась. – Кого она отцом считает? Дмитрия? Я же видел, что у них налаживаться что-то стало, а теперь вот… разладилось. Думал, что просто поссорились.
– Оттого и разладилось, что она знает, что не Дмитрий к ней приходил. Она ж не обычная девочка, у нее силы и способности великие. Пришел-то он к ней Дмитрием, а вот дальше… – старуха помолчала. – А дальше она его истинную суть увидела. Проснулась сила. Оттого она теперь Дмитрия и дичится, гонит его прочь, даже на порог не пускает. Потому что понимает, чье дите под сердцем носит. Потому что дите это всем сердцем ненавидит, а избавиться от него не смеет.
Степан не стал спрашивать почему. Умел Вран запугивать, на самое больное давил – на близких и любимых. А кто у Златки самый близкий? Кому она без раздумий ночью дверь своей спальни открыла? То-то и оно! Попалась девочка… И он, Степан, тоже в ее беде повинен, не уберег.
– Она тебе сама все рассказала?
– Рассказала… – Старуха поморщилась. – Клещами пришлось из нее правду тянуть. Да и кто про такое станет рассказывать? Она бы тоже молчала, но больно ей. Душа болит, тело. А я помочь могу, унять боль хоть на время.
– И что же нам теперь делать?
– Со Златкой ты теперь ничего не поделаешь. Даже если захочешь, не подступишься, она тебя сейчас как комара прихлопнет одним только взглядом, такая у нее нынче силища. Нам о другом нужно думать, пограничник. – Старуха обернулась на запертую дверь, словно опасалась,