Она истекала кровью, а я ничем не мог ей помочь: колотые раны в живот тут, как правило, заканчивались смертью. Опия то проклинала меня, то звала, просила обнять ее и согреть. Я обнимал, а она клацала зубами, пытаясь вцепиться в мое горло.
Фароат во мне негодовал, все происходящее сводило меня с ума. Я вернул себе контроль, когда Опия уже не дышала. И не был уверен, что сарматка скончалась от ножевой раны…
Старый раб снова получил от меня серебро и унес труп Опии. Где и как он ее похоронит, мне было уже безразлично. Я выпил больше, чем когда-либо пил в этом теле, и почти ничего не соображал. В таком непристойном виде попался на глаза Феоклу, который сам был еще тем пьяницей. Мы продолжили заливаться вином, и мой наниматель, разбивая опустевшую амфору, вознеся руки к небу, прокричал Громовержцу:
– Порази мерзкого Сатира своей молнией, и я построю тебе новый храм!
Хоть я и был изрядно пьян, но уловил главное: смерть Сатира Феокл готов хорошо оплатить!
– Он услышал тебя, благочестивый господин…
– Что ты несешь, скиф?
– Завтра я убью Сатира, а ты – Феокл Феодосийский, лучший среди первых, купишь мне дом и выплатишь медимн серебром. Все дешевле будет, чем новый храм строить. Хе-хе…
– О! Сделай это, скиф, и получишь желаемое!
Мы ударили по рукам, а утром проснулись в той же беседке под шум дождя. Наверное, феодоситы радовались непогоде. Воды в полисе становилось все меньше. Только Феокл плевал на дождь, первое, что я услышал тем утром от него:
– Скиф, ты не передумал?
Глава 27
Каждый день похож один на другой, пока что-нибудь не изменится, и то холодное утро казалось таким же обычным, как все остальные. Было ужасно холодно. Всю неделю лил дождь и штормило море, но в то утро лужи замерзли, иней выбелил траву, а Понт успокоился.
Пришло время исполнить обещание, данное Феоклу. Все давно помногу раз было уже оговорено. Авасий, если я не вернусь с задания, вступит в права владения домом. Усадьба, которую сулил за убийство Сатира Феокл, была почти новой и стояла у подножия горы с феодосийским акрополем. То есть место моего будущего проживания, если выживу, конечно, будет престижным, а если погибну, то вполне комфортным для жизни одинокой женщины, воспитывающей ребенка. Друг перевезет Алишу из Ольвии и станет служить уже ей.
Я настоял, чтобы еще до моего ухода на задание Феокл отсыпал половину причитающегося мне серебра. Два десятка монет я на всякий случай забрал с собой, остальные мы с Авасием прикопали в густых зарослях одичавшей сливы за храмом Аполлона.
На море стоял штиль, а вода была такой, какой увидели ее первые эллинские поселенцы – у горизонта черной. Я сел в лодочку и погреб от берега, надеясь, что бог ветра еще поспит какое-то время. Потому что плыть я собирался далеко в море, чтобы оставить для себя берег в поле зрения, в надежде, что с суши в такой мелкой посудине стану незаметным.
На мне был надет кожаный панцирь с птеригами, шерстяные штаны, сапоги из воловьей кожи и медный шлем. За спиной висел арбалет, прикрытый плащом, а на бедрах болтались два кинжала. На дне лодки лежал дротик. Я собирался внедриться в стан противника как обычный, неприметный застрельщик из ополченцев Пантикапея.
Я вижу безжизненную воду и далекий вражеский берег. Помнится, еще несколько дней назад в море всегда можно было увидеть паруса. Близкая зима очистила море от кораблей. Мне становится страшно на какое-то мгновение среди этой бескрайней темной воды. На какое-то мгновение, чтобы после окунуться в эйфорию: я снова в своей тарелке, на теневой стороне улицы жизни. Наступает мое время, грядет моя миссия: шутка ли – ликвидировать царя! И это задание я не могу провалить. Может быть, это мой последний шанс доказать себе, что провал в Мюнхене случился именно потому, что я должен был совершить то, что собираюсь теперь!
Подул ветерок, и я, напрягаясь все сильнее, быстро гребу к берегу. Волна за волной бьет в корму и нос, лодочка постепенно наполняется водой. Зато скорость ее все возрастает, суденышко сигает с волны на волну, а так как волны эти становятся все больше, прикидываю оставшееся до берега расстояние, скорость, с которой ползет лодка, и все же решаю, что успею доплыть, прежде чем это корыто наполнится до четверти.
Лодка то поднимается, то зарывается в огромные борозды из черной воды и белой пены, ее деревянный корпус угрожающе скрипит, брызги свирепо хлещут в лицо, хищно разинутые пасти волн время от времени заглатывают суденышко, и мне кажется, что сейчас отправлюсь на дно. Последний удар веслами, и шелест дерева о песок знаменует окончание моего морского путешествия. Берег безлюден. Галдят чайки, и бакланы деловито копошатся в выброшенных на берег волной водорослях.
Лодку переворачиваю и оставляю на берегу метрах в пяти от воды. Вряд ли мне придется воспользоваться этой посудиной еще раз. Но будет лучше, если волны не доберутся до нее.
Зябко. Кутаюсь в плащ, придерживая его полы левой рукой, правой держу дротик. Бреду, погружаясь по щиколотки в мокрый песок. Оглядываюсь и с удовлетворением замечаю, как мои следы слизывает очередная волна. Моя цель – оливковая роща, серебрящаяся вдали.
Погода не так уж плоха, пасмурно, сквозь серые влажные тучи не видно солнца, но и дождя нет. Надеюсь, что крымская осень свое уже отплакала. Впереди, на расстоянии нескольких сотен метров шумят деревья, и я решаюсь бежать.
Проходит несколько минут. Прячась за раздвоенным стволом старого дерева, осматриваюсь. Людей по-прежнему не вижу, но слышу далекие голоса. Не могу разобрать ни смысла, ни слов, но звучание вроде эллинское. Перебежками двигаюсь на голоса и наконец вижу расположившихся на отдых крестьян. Какое, наверное, облегчение отразилось в этот миг на моем лице. В сущности, я почувствовал облегчение не только от того, что не встретил каких-нибудь солдат. К такой встрече я был готов. Значительно более важным явился тот факт, что теперь я смогу получить нужную информацию.
У рощи стоит двухколесная арба. Только ни коня, ни вола я нигде поблизости не вижу. Наверное, юноша, что ощупывает дырявые полы кафтана или его старший спутник, роющийся в сумке на поясе, тащили ее, а теперь решили передохнуть.
Уже не скрываясь, выхожу из рощи и здороваюсь:
– Хайре!
Они смотрят на меня с испугом, но старший мужчина традиционно отвечает:
– Хайре, Кейсар!
– Потеряли что-нибудь?
– Он потерял наши деньги, – землистое лицо, пожалуй, уже старика освещает мрачноватая улыбка.
– Это ты потерял! Я положил кошель
