– Хайре, – поздоровался я с поваром.
– Трудись и преуспевай, – ответил он и высыпал из мешка в закипающую воду ярко-желтые семена чечевицы. Размешал деревянной палкой и оценивающим взглядом прошелся по моей фигуре.
Толстяк производил впечатление счастливого, довольного своей жизнью человека. Его круглое лицо осветилось теплой улыбкой, он радушно распростер руки:
– Добро пожаловать, скиф! Ты не голоден?
– Очень! – признался я и, пока этот повар проявляет дружелюбие, поспешил спросить: – Скажи, как мне поговорить с твоим господином?
В его карих глазах плясали смешинки, но в голосе толстяка, приятном баритоне, звучала не то грусть, не то ирония:
– Хозяина у меня два. Один перед тобой, а второй, тот, который часто превращает нашу жизнь в кошмар, отдыхает.
Я догадался, что этот грек пытается произвести на меня впечатление. Аристид не раз напоминал, что эллины считают молчание дурным тоном, а умеренное общение, приправленное философией, приветствуют. Нежелание участвовать в таких дискуссиях обычно принимают за свидетельство дурного воспитания. Ничего остроумного мне в голову не приходило, а упрочить образ невежественного скифа не хотелось.
– Оставайся всегда довольным обоими! – ответил ему, полагая, что такое пожелание вполне соответствует сказанному толстяком, и уже собрался вернуться к воинам, как услышал вопрос:
– По какому делу ты и твои друзья тут?
В моей прошлой жизни бытовала армейская поговорка – хорошо быть подальше от начальства и поближе к кухне! Помня эту проверенную истину, я решил удовлетворить любопытство повара.
– Не знаю, как тебя зовут, уважаемый… Я – Фароат. Вел полторы сотни всадниковпаралатов на защиту славного полиса Феодосия. Увы, нас предал роксолан Гнур, и армия сколотов несколько часов назад была уничтожена. Нам удалось спастись, найти тут убежище. А твой хозяин – Феокл, как мне сказали, собирает ополчение…
В глазах толстяка будто бы промелькнула тревога, но тут же исчезла, не оставив и следа. Он призывно махнул рукой, и юноши-рабы подбежали, словно ожидали сигнала. Я не видел, где и чем они занимались до этого. Вручив одному из них вертел, другому палку-мешалку, толстяк наконец-то назвал себя:
– А я, скиф, и есть тот самый Феокл! Буди своих людей, съездим к стене, а потом, по нашим обычаям, о которых понятие ты имеешь, помоемся и отобедаем.
Он не стал дожидаться моей реакции. Степенно пошел к дому, покачиваясь при ходьбе, как моряк. Должно быть, он и был им когда-то.
Я растолкал спящих воинов, и спустя минут пятнадцать мы уже ехали по узким улочкам Феодосии. Каков наездник Феокл, мне судить так и не довелось: наши кони шли не спеша, а после я ни разу не видел его верхом, но восседал он на гнедом рослом сарматском жеребце уверенно.
Показалось залитое теплым солнечным светом море, мы спустились с холма, и Феокл сказал мне оставаться тут у дороги, а сам поднялся к стене, где его уже встречали какие-то военные.
Мы спешились и улеглись на теплую, почти голую землю, поросшую тонкой и иссушенной травой. Я смотрел вдаль, где бездонное небо окунается в такую же голубую воду, и переживал в душе что-то светлое, восторженное. Я был близок к чудесному озарению, когда все происходящее со мной уже становилось неважным. Был близок, пока не услышал скрипящий голос Авасия:
– Пазака, мы теперь вместе с теми солдатами на стене воевать станем?
– Надо будет, повоюем, – ответил я, испытывая досаду и разочарование от того, что уже вряд ли испытаю чувство, от которого едва не заплакал.
– Место воина – в открытом поле, в битве, а не за укрытием, – пробормотал Авасий и отвернулся.
– На этих стенах тоже произойдет битва. И радуйся, мой друг, что такой битвы ты еще не видел! Принимай в свою жизнь новый опыт с благодарностью…
Хотел сказать – к богам, но запнулся. А сам я, когда испытывал благодарность… теперь точно знаю, что чувствовал пару минут назад! Это огромное желание прокричать «спасибо». Только знать бы еще, почему возникает такое желание, и кто услышит, почувствует?…
* * *– Вот ты, каллипид, говоришь как эллин, ешь и пьешь, а почему?
Изрядно подвыпивший Феокл поднял указательный палец вверх, а я, услышав знакомое слово – каллипид, сбросил с себя приятные оковы Бахуса. Так меня называл капитан на триере, доставившей нас к Прекрасной гавани.
– Почему? – спросил, решив поддержать интригу.
– Потому что вы – прекрасноконные, не случайно зоветесь теперь в Гераклее эллино-скифами. Вы живете в наших полисах, говорите на нашем языке и даже торгуете!
Феокл отдал последние силы, просвещая меня, откинулся на большую подушку, которую один из рабов положил на край кушетки в самом начале нашего пиршества, и захрапел.
Как и обещал Феокл, по возвращении в усадьбу мы выкупались, и хозяин с гордостью заявил, что ежедневно славит Аполлона за дарованный семье источник. Когда-то его предки на этом месте хотели поставить Аполлону храм, а когда открылся источник, построили эту усадьбу, а святилище божеству рядом. С тех пор даже в самые засушливые годы семья Феокла не нуждалась в воде.
Одна из пяти рабынь, прислуживающих Феоклу, сноровисто работая скребком-стригило, очистила мое тело от пыли и грязи, потом обтерла большим куском ткани и натерла лавандовым маслом. Обряженный в подарок Феокла – тунику с синей канвой, этот цвет полюбился кому-то из его могущественных предков, я был сопровожден в беседку, где у низкого столика стояли две кушетки. На одну улегся я, а на другую – Феокл.
Прежде чем мы приступили к обеду, я спросил:
– Господин, мне не дает покоя мысль о врагах за стенами Феодосии. Почему тут, в усадьбе и на улице, так спокойно и тихо?
– У Сатира, мой юный друг, всего тысяча гоплитов и полтысячи всадников Тиргатао. Тасий, наш командующий, сообщил мне, что к боспорцам присоединились сарматы. И все равно их слишком мало, чтобы идти на штурм. А мы не соберем достаточно сил, чтобы выйти за стены. Разве что из Гераклеи, куда уже отправлен корабль, придет помощь. Завтра или послезавтра Сатир позовет первых людей Богом данной на переговоры. Расскажет нам, что хочет. Хоть мне это и так известно, – он рассмеялся, поднял серебряный кубок, наполненный красным вином, и подбодрил: – Так что ни о чем не беспокойся пока, пей, ешь и весели меня рассказами о своих приключениях!
И я развлекал Феокла, рассказывая ему о далекой стране Персии, чей царь
