В нижнем холле такая же глушь. Он спустился к подножию лестницы, присел за массивной тумбой. Дышать нечем – все окна и двери закрыты, кондиционер выключен. Незнакомый портье с залысинами через всю макушку сладко спал, взгромоздив ноги на табуретку. Профессиональное чутье его не разбудило. Артем на цыпочках завернул за лестницу. Интуиция подсказывала, что там располагается дверь черного хода, крайне важная для разного рода хозяйственных нужд. Шестое чувство не обмануло. Он очутился в коротком пустом коридоре (только русские захламляют коридоры всякими ненужными вещами). Дважды повернул, опустился в ямку на несколько ступеней, уперся в дверь, крайне предусмотрительно запертую на засов, а не на ключ. Хорошая примета, – вспомнил он слова Павла Фельдмана, – обещает благоприятные обстоятельства…
Засовом часто пользовались, он послушно отодвинулся – без стука и скрипа. Дверь, когда он ее толкнул, издала щадящий металлический звук, приоткрылась…
Он выходил на белый свет, как из душного склепа, испытывая щемящее чувство. Сердце буянило. Как сказали бы в России – внутриквартальный проезд, две сажени асфальта, бордюр, скверик местного значения с чугунными лавочками и цветущими кустами. Убрано, подметено, урны пустые… Он перебрался через проезд, оседлал лавочку в глубине скверика, стал усиленно думать. Если дворы не закрыты, то он может добраться до банка именно дворами. Попытка не пытка, в лоб не дадут (хотя могут и дать), спрятаться от посторонних глаз в парке перед банком, а к открытию просочиться внутрь. Он еще не понимал, чем чревата эта самодеятельность…
– О, месье Белинский, – расплылся в медоточивой улыбке (лучше бы не улыбался) работник банка в белоснежной сорочке и черном классическом галстуке, – разумеется, мы исполним все ваши пожелания. Пройдите, пожалуйста, за мной.
Банковский ответственный клерк тоже блеснул улыбкой, но у этого получилось дежурно. Пока он заполнял нужные бумаги, сличал документы с оригиналом, Артем скосил глаза на настенные часы превосходного швейцарского качества. Три минуты девятого… Утренняя пробежка состоялась без происшествий. В одном из переулков он нарвался на мелкий частный магазинчик, начинающий торговать с восьми утра, и ему пришла в голову мысль, что неплохо сменить, хотя бы частично, внешность. Энное количество мятых банкнот оставалось в карманах. Он вошел в магазин с располагающей улыбкой, приобрел недорогой костюм песочного цвета, там же переоделся (предпочтя не объяснять озадаченным продавцам, зачем ему это надо), добавил в гардероб подходящую по оттенку фетровую шляпу, простенький портфельчик, помахивая которым и отправился дальше. Расчет на дурачка. Заинтересованная в его действиях сторона машинально будет искать человека в темно-синем костюме, а уж никак не в вызывающем песочном (да и не нравилась ему эта синяя тряпка). К банку он подобрался с обратной стороны. Слонялся по аллее в зарослях привитой к шиповнику розы, а когда охранник отпер дверь, надвинув шляпу на лоб, бочком вошел в банк…
Сверка отпечатков пальцев и радужной оболочки была процедурой ничуть не унизительной. Поражало другое – каким образом его биометрия оказалась в памяти здешнего компьютера? Как ни крути, а объяснение одно: тайное судилище покойного мэтра Ангерлинка контролирует банк «Летуаль». Здесь работают их люди. И, возможно, в данный момент кто-то из них на него смотрит.
Но кто придет на помощь? Романа Ватяну выманить из Карпат не удалось. Коллекция «Око Леонарда» благополучно пребывает в замке…
– Все в порядке, господин Белинский, – учтиво произнес ответственный банковский клерк, – вас проводят в наше подземное хранилище. Полчаса вам будет достаточно?
– Думаю, да, – с достоинством кивнул Артем.
Заведение было поистине неприступным. Помещения, куда пускали простых (хотя и денежных) смертных были лишь офисным «предбанником». Компьютеры, добротная мебель из красного дерева, красочные натюрморты на стенах и строгие девицы в рабочих креслах. Игривая решетка с кажущейся хрупкостью, белые «больничные» стены, поворот – и все становится совершенно другим…
Разлюбезный банковский клерк остался за поворотом.
– Прошу вас, месье, – возник из ниоткуда плечистый малый в сером и неброском. Запер решетку. – Следуйте за мной.
Новый поворот, яркий свет, ступени в подземелье. Спина сопровождающего мерно колыхалась перед глазами. Уперлись в стену, едва заметное движение, и разошлись мощные стальные створки. Закрылись за спиной. Снова переходы, спуск, крашеная решетка из стальных прутьев, молчаливая охрана. Охранник отстучал код, второй вставил ключ, третий отпер очередную решетку. Продолговатое помещение, напоминающее несколько абонентский отдел почтамта. Мощные бронебойные сейфы – как кабинки для «ручной клади» в супермаркете.
– Ваш сейф под номером тридцать, – невозмутимо проинформировал сопровождающий.
– Я помню, – кивнул Артем.
– Назовите ваши три цифры, – попросил сотрудник, – а я добавлю три своих.
Артем назвал. Сотрудник набрал получившуюся цифирь на утопленной в сейф панели.
– Пожалуйста, месье, сейф в вашем полном распоряжении. Нажмете желтую клавишу – он откроется. Можете забрать все, что там находится, можете не забирать. Когда закончите, постучите в дверь.
– Спасибо, – пробормотал Артем.
Сотрудник направился к двери, у порога остановился, внимательно посмотрел на клиента. В равнодушных глазах мелькнуло что-то человеческое. Он подмигнул.
– Не волнуйтесь, месье, все будет нормально.
Еще раз улыбнулся и вышел за порог. Бесшумно закрылась дверь.
Волна эмоций захлестнула. Что это было? Люди Ангерлинка дают понять, что держат ситуацию под контролем? А как иначе рассудить этот эпизод? Провокация? Сомнительно. Зачем его провоцировать, он и так загнан как лошадь, которую гнали от Симферополя до Кандалакши. Надо полагать, люди Ангерлинка мысленно с ним. Да пошли они все! Им плевать на Пашку Фельдмана. Им плевать, по крупному счету, и на Артема Белинского!
Он надавил желтую клавишу. Отворился «Сезам» под номером тридцать. Мощная стальная коробка с толщиной стенок не менее тридцати миллиметров. Такая толщина не пустит на волю никакую злую силу…
В коробке лежал рулон метровой длины, обтянутый пошлой резинкой для упаковки денег, волос и чего только бог на душу положит. Он чувствовал, как волосы шевелятся на затылке. Чего им шевелиться? Накрутил себя сверх меры? Вроде не крутил. Картина Питера Брейгеля Страшного… тьфу, Старшего – «Торжество истины» – заставляла его трепетать точно так же. В ней таилась неисчерпаемая энергетическая мощь. Концентрация зла в сжатом, отфильтрованном виде. Губительная сила – для тех, кто не знает, как ей распорядиться. Но картину Питера Брейгеля Страш… тьфу, Старшего, благополучно сожгли. Он сам присутствовал при этом «несчастном случае» и получил исчерпывающую информацию, почему это нужно было сделать. Бред какой-то…
Он прикоснулся к рулону. Пальцы стали холодеть. Хорошо, будь что будет. В некотором роде даже любопытно. Он покрутил головой. В помещении имелся стол – как раз для таких случаев. Пересчитывать деньги, перебирать заначенные на черный день бриллианты, рассматривать подделки гениальных творений… Он сжал рулон, перенес его на стол, содрал пошлую резинку, развернул, борясь с подкатившей к горлу тошнотой. А ведь действительно неплохая подделка. Холст состарили явно не умельцы с «улицы Мира». И кракеллюры (трещины в краске) весьма и весьма убедительны. Во многих местах краска просто «уплывает» – но эти места не влияют на общую импрессию. Краски блестят – но тоже не повод кричать, что подделка. До пятнадцатого века краски живописцев действительно были так себе. Плохо сохли, блекли, растрескивались. Но потом Ян ван Эйк растворил льняное масло в белом брюггском лаке, добавил тщательно растертый пигмент и получил густую массу, которая легко высыхала даже в тени. Оказалось, что новые краски светоносны: пленка масла, застывая на поверхности краски, создавала линзу, которая одновременно и отражала падающий на картину свет, и вбирала его в себя. На солнце масляные краски горели, переливались, искрили. Этот блеск сохранялся веками…
Он знал картину наизусть. У него прекрасная зрительная память. Виктор Павлович Самарин в закоулках галереи Цапнера – он страшно волновался, пот катил со лба, голос предательски дрожал – видно, чувствовал человек, что жить ему остается несколько минут. Это он развернул перед Артемом картину, от
