– Но я прибег к одной хитрости. Она может показаться тебе нечистоплотной, даже бессовестной. Прости уж меня, – с трудом продолжал Александр.
– Да что такое, говори! – Тетя Маша не скрывала своей радости, и эта радость усиливала ее нетерпение.
– Ну, я послал маме и Катьке телеграмму.
– Прекрасно! Но еще, Саша, нужно было бы написать письмо. Я понимаю, – возбужденно затараторила она, – решение так внезапно тебя посетило, что ты не мог ждать и помчался, наверное, на почту. Хотя ты мне говорил, – вспомнила она, – что можно переписываться по компьютеру. Это в сто раз быстрее… ты сам говорил.
– Я не захотел делать это по электронной почте. Сейчас объясню почему, – гася раздражение, сказал Александр.
Тетя Маша чуть сникла. В ее глазах мелькнуло беспокойство.
– Я послал телеграмму от твоего имени, тетя Маша. – Александр потупил глаза. – Я просто подумал, что, принимая в расчет наши сложные отношения и возможное недоверие, которое ко мне испытывает Катька, письмо или телеграмма, посланные от моего имени, не оказали бы нужного действия. Я хочу не просто переписываться с мамой и сестрой, я хочу их видеть. Понимаешь?
– Но как же, Саша? – оторопела от неожиданности тетя Маша.
– Я хотел бы с ними встретиться. Я, понимаешь ли, поехать не могу. А вот если бы они приехали… – с затаенной дрожью в сердце проговорил Александр.
Он уповал на старческое пристрастие тети Маши к разного рода сериалам и слезливым мелодрамам. Трогательные концовки, где блудные сыны возвращаются к отцам, матери находят потерянных в глубокой молодости детей, а дети вдруг обнаруживают друг в друге брата или сестру, были слабостью тети Маши. Такие хеппи-энды казались ей разумным финалом любой жизненной драмы.
Тетя Маша убрала тарелки из-под салата и подала суп. От него исходил пряный аромат специй. Александр взял ложку.
– Я дал телеграмму, – он зачерпнул ложкой супу и посмотрел на сосредоточенно внимавшую ему тетю Машу, – от твоего имени. Написал: ты, мол, опасаешься за мое здоровье и просишь их приехать.
Тетя Маша молчала.
– Саша, но я же тебя учила: врать нехорошо! – с досадой воскликнула она после минутной паузы.
– Если бы я известил тебя заранее и выслушал твою оценку, то оказался бы в безвыходном положении, – недовольно пробурчал Александр.
– Ну разве нет никакого другого выхода? – простодушно спросила тетя Маша.
– Нет, – отрезал Александр и стал быстро есть остывающий суп.
Они ели, не разговаривая, каждый думая о своем. Александр еле сдерживал раздражение. Упорство тети Маши казалось ему фальшивой маской старой девы, заботящейся исключительно о своей репутации.
– Не скрою, – доев суп, сказал Александр, – я ожидал от тебя большего понимания.
– Но ведь это неправда. – Лицо тети Маши исказила гримаса боли.
На миг Александру стало ее жаль. Но вскоре жалость уступила место отвращению. Он не мог смотреть на ее напряженное унылое лицо, не мог больше есть. Тетя Маша, словно почувствовав кипящее в Александре раздражение, встала, чтобы подать второе. Она собрала тарелки из-под супа, сложила их в раковину и принялась накладывать на плоские тарелки жареные мозги. Перемена блюд дала Александру повод заговорить об ином.
– Прекрасно, – чуть склонился он над тарелкой, где, подернутые золотистой корочкой сухарей, серовато-молочной горкой благоухали воловьи мозги. – Сколь изысканно и неприхотливо это блюдо! Я имею в виду его универсальную структуру, разноплановость. Хочешь потребляй их с белым или красным соусом, хочешь – с соусом из раков, хочешь – с соусом из сморчков! Ну ты же помнишь, какие соусы можно подать к мозгам… Кисло-сладкий, из щавеля, из шпината, из шампиньонов, с изюмом, с трюфелями… А я придумал совершенно экзотический соус! – хвастливо добавил он.
– Правда? – глуповато улыбнулась тетя Маша.
Она была подавлена враньем Александра и задала этот вопрос не из радостной любознательности, а по инерции. На самом деле ее волновала совсем другая проблема.
– Я не устаю совершенствовать свое искусство, – принужденно улыбнулся Александр. – Лайм, фейхоа, немного сахара, винного уксуса, чабреца и мант…
Он неожиданно умолк. Воспоминание о разбитой склянке с драгоценной мадагаскарской эссенцией заставило его сердце сжаться от боли.
– Это, конечно, замечательно, – через силу улыбнулась тетя Маша, – но что я скажу твоим родственникам, если они все-таки приедут?
– Ты веришь в их приезд? – со скрытым беспокойством спросил Александр.
– Не знаю, – смущенно пожала плечами тетя Маша. – Я бы на месте твоей мамы все бросила и приехала.
– Пойми, я не мог обойтись без этой телеграммы, – убежденно продолжал Александр. – Если бы я просто написал, что многое обдумал и срочно хочу их видеть, думаешь, это бы сработало? Заставило бы их бросить все дела и приехать ко мне?
Александр пытался демонстрировать искренность и то эмоциональное напряжение, которое возникает у людей, когда решается важнейший вопрос их жизни. Его глаза лихорадочно горели, руки комкали салфетку, нога выстукивала нервный ритм.
Тетя Маша попалась на эту удочку. Лицо ее заметно смягчилось, взгляд выражал живое сочувствие. Но слова по-прежнему давались ей с трудом, и она предпочитала растворять свои надежды и опасения в молчании.
– А о том, как ты будешь выглядеть, не беспокойся. Скажем, что я уже выписался из больницы, что известие об их возвращении мигом поставило меня на ноги. Разве чудес не бывает? – Александр со смесью упрека и побуждающего доверия посмотрел на тетю Машу. – Я был в безвыходном положении, еще раз повторяю. Они не знают, ценой каких моральных усилий и размышлений далось мне это решение, какую важность имеет для меня их приезд. Если бы я просто от своего имени пригласил их приехать, они бы вообразили, что меня посетила очередная блажь – ни мама, ни Катька не принимали всерьез моих увлечений и моих планов, – и не сдвинулись бы с места. Да у меня и сейчас нет уверенности, что они захотят хотя бы на время распрощаться со своей комфортной жизнью и сесть в самолет.
– Ну, я так не думаю, – качнула головой тетя Маша.
– Значит, ты веришь в то, что они приедут?
– Сашенька, мне трудно сказать что-либо определенное на сей счет. Меня смущает обман… – Тетя Маша бросила на Александра взгляд, полный смутной вины и укоризны.
Александр взялся за вилку.
– У-у-у! – восхищенно протянул он, разжевав кусочек мозгов. – Чудно! Ты бесподобно готовишь мозги… Да не думай ты об этом…
Он поднял на тетю Машу излучающий нежность взор. Та сидела, по-прежнему сомневающаяся и сконфуженная, словно это она солгала матери и сестре Александра.
– Это ложь во спасение, – прожевав еще один кусок, с веселой самонадеянностью произнес Александр. – Никто и не вспомнит о моей болезни, едва я скажу, что пошел на поправку. Конечно, вначале они будут интересоваться, что со мной, как я… Но у меня заготовлен на этот вопрос обстоятельный убедительный ответ…
Эти слова вместо того, чтобы вселить в тетю Машу уверенность и избавить ее от сомнений, усилили ее тревогу. Она бросала на Александра короткие беспокойные взгляды – не осуждающие, не упрекающие, а взволнованные, полные недоумения и заботы. Так обычно взрослые смотрят на больных или доставивших разочарование детей.
Кислый вид тети Маши снова вызвал в Александре гневный протест. Если бы не деликатность ситуации и чувства, которые он к ней питал, он бы, пожалуй, разразился язвительной инвективой против ханжества и лицемерия. «Господи, – думал он, – как же грубо сколочены люди той формации. Никакой пластики, никакого артистизма, одни примитивные, затверженные в детстве понятия!»
