– Вот видите, как много вы знаете, – усмехнулся Одиноков.
– Вот об этом и поговорим, – подхватил Баев.
– О чем – об этом? – не понял Вадим.
– Обо всем, – пояснил Одиноков, – Как выясняется, вы кое-что знаете.
Ночь текла по своим временным законам. Но для Вадима время сплющилось, он находился в царствии мертвых – так непохожем на царствие живых. Здесь даже воздух был другим – максимально сжатым, каким-то прелым, им невозможно было дышать полной грудью, только приспособиться. Он изложил свою историю по второму разу. Он должен был поверить в то, что говорит. Отработать систему Станиславского. Обойти все камни, не выдать хороших людей, убедить. Пусть местами подлог, местами – полная нестыковка, но это лучше, чем железная логическая взаимосвязь, которая вызовет подозрения в первую очередь. Побольше жизненной правды. Кажется, Троцкий писал: «Даже самый фантастический подлог приходится все же выстраивать из элементов действительности»…
Чекисты умели слушать. Не умели бы слушать, не были бы чекистами. Вадим выдохся, замолчал. «Экзаменаторы» обдумывали вопросы.
– Кто, по вашему мнению, мог убить профессора Комиссарова и Марию Субботину? – ровным голосом поинтересовался Баев.
– Я постоянно думаю об этом. Но это явно не мои знакомые. Фигура в тени. Лично мне, господа офицеры, безразлично. Каждый должен выполнять свою работу. Заниматься убийствами должны соответствующие органы, не собираюсь их подменять…
– Но вы пытались, – заметил Одиноков.
– Пытался, – согласился Вадим, – На меня покушались два раза – это страшно, если вы меня понимаете. Защищать меня никто не собирался, поэтому была мысль прояснить обстоятельства, вывести себя из-под удара…
– Странное представление о выведении себя из-под удара, – покачал головой Баев.
– Кто, по вашему мнению, мог на вас покушаться? – настаивал Одиноков, – Те же люди, что устроили ликвидацию Урбановича и Белоярского?
Вопрос не имел смысла, являлся чисто риторическим. Но чекисты не задавали вопросов просто так. Они раскладывали по полочкам сидящего перед ними человека, подмечали реакцию, раздражение, фиксировали чувства, Боже упаси, мысли…
– Безусловно, – пробормотал Вадим.
– А теперь внимание, – со значением в голосе сказал Одиноков, – Убийства Белоярского и Урбановича взаимосвязаны, будем исходить из этого. Вопрос, Вадим Сергеевич. Не считаете ли вы, что с убийствами Белоярского и Урбановича все закончится? Или убийцы планируют что-то еще? Может, имеется некто третий, как-то связанный с означенными покойными господами? Или даже не один? Есть у вас соображения или информация?
Вопрос был крайне важным. Он должен был ответить убедительно и не дать понять господам из «Комитета», что он кривит душой. Он начал медленно открывать рот.
– Подумайте, – посоветовал полковник, посмотрев на часы, – А мы, с вашего позволения, на минутку выйдем.
Офицеры в штатском по-тихому испарились. Вадим опять остался один в душной комнате. Через пять минут он почувствовал тошноту. Через десять вернулась дрожь в конечности, через двадцать натянулись нервы, и объявился животный страх.
– Продолжим, – офицеры вернулись и расселись, – Вы должны были подумать очень тщательно, не так ли?
– Вам незачем было уходить, – пробормотал Вадим, – У меня нет ни исключительного, ни особого мнения. Я просто не знаю.
Эти двое ничем не выдали своего разочарования.
– Поймите, это очень важно, – ласково сказал полковник, – Убиты люди, скажем так, не последнего ранга. Для региона такие же значимые люди, как для столицы, скажем, Зураб Церетели и Никита Михалков. Намечается недобрая тенденция. Можем ошибаться. Дай Бог, чтобы так. Ваше право иметь собственное мнение о нашей организации, но прояснять обстоятельства подобных преступлений мы обязаны по определению. Вы можете нам помочь. А можете отбросить нашу работу далеко назад.
– Клянусь, – пробормотал Вадим, – Чего не знаю, того не знаю. Зачем вам я? Наведите справки – с кем общались по работе или в личной жизни погибшие.
Офицеры переглянулись. Одиноков изобразил мимолетной гримасой что-то досадливое. Полковник кашлянул.
– Хорошо, последний вопрос. И снова хорошо подумайте. Чем вы занимались у профессора Комиссарова?
Сердце бешено стучало. Он горячо надеялся, что внешне это обстоятельство никак не проявится.
– Я все рассказал следователю Старчоусу. Даже не знаю, что еще можно добавить…
– Вы как-то не смотритесь молодцом, Вадим Сергеевич, – подметил наблюдательный полковник, – Вам нехорошо?
– Есть немного, – признался Вадим.
– Хорошо, тогда отдохните еще несколько минут. Мы отлучимся, а вы все же подумайте над вопросом.
Офицеры дружно поднялись. Вадим почувствовал, как кровь ударила в голову.
– Подождите, я все равно не скажу ничего нового…
– Подумайте, Вадим Сергеевич, подумайте.
Он снова изнывал в подвешенном состоянии. Голову драли острые кошачьи лапы. Стены начинали смещаться, давили, опускался потолок. Тени предметов от красноватого мерцания начинали шевелиться, течь, ползти. За портьерами раздавался приглушенный зловещий шепот…
Третье действие спектакля (или третий раунд?). Двое мужчин, источая запах благородного табака, смотрели на него с терпеливым ожиданием. Им некуда было спешить. Эти люди вели ночной образ жизни, обладали хорошим самочувствием в темное время, не испытывая при этом стремления уйти домой. Да и есть ли у них дом? Вся жизнь посвящена поддержанию мирового порядка…
Он нудно повторял все сказанное следователю. Без новшеств. Пусть другими словами, с малыми отклонениями, те же яйца, только в профиль, но так даже лучше – есть шанс, что поверят. Почему он не хотел никому говорить об осени сорок пятого, замке Валленхайм, сумасшедшем бароне по имени Густав фон Ледендорф? Никита просил? Да ну его в лес. Он сам не хотел. Прекрасно отдавал себе отчет, что, возможно, совершает ошибку. Ведь органы госбезопасности существуют не только для наведения жути на какой-то там народ. Для другого тоже существуют…
– Кто вас вывел на профессора Комиссарова? – хмуро вопрошал Одиноков, – Сомневаюсь, что профессор был вашим старым знакомым.
Делать нечего, он должен был помянуть Ромку. Иначе полная лажа. Ромкино счастье, что он не знает об итогах эксперимента, большой информации комитетчики из него не вытянут. Да и где он нынче, Ромка?…
Работники ФСБ внимательно слушали. Полковник что-то записывал в блокнот. Майор Одиноков безотрывно смотрел на «истязаемого». Беседа завершилась внезапно. Никто не вызывал охранника. Но дверь мягко отворилась, неслышно ступая, вошел сотрудник в штатском.
– Спасибо, Вадим Сергеевич, вы нам очень помогли, – сказал полковник. Поднял голову, – Отвезите, пожалуйста, задержанного, где взяли.
Недаром свидетельствует горький опыт Орфея: нельзя оборачиваться, выходя из царствия мертвых. Он обернулся, переступив порог. Комитетчики сидели за столом. Полковник Баев задумчиво листал блокнот. Майор Одиноков угрюмо смотрел на уходящего. Цепкий взгляд, недобрый, не предвещающий сладкой жизни. Он бы не стал отпускать арестанта так рано, он бы с ним еще поработал, из любого человека можно вытянуть информацию, если задаться целью…
Ночь закончилась в одиночной камере следственного управления ГУВД. Он ворочался на жестких нарах, давил гадких насекомышей, ждал, что отворится дверь, и продажный надзиратель впустит наемного убийцу, который затянет ему горло шнурком, а утром бедолагу найдут болтающимся на стальном перекрытии.
