По нему можно было объяснять детям про единство формы и содержания: Евгений Игнатьевич выглядел отъявленным скотом и им и являлся.
Он, конечно, ничего ей не простил. Кира не питала иллюзий: Павлюченко не расквитался с ней лишь потому, что ему не выпало случая.
– Кирмихална!
Она обернулась.
– Может, снова поднимете шум? – По губам расползлась улыбочка. – Гробик вскроем, то-се… Говорят, мамка в него куклу сунула, чтоб пустым не закапывать. Откупорим, – он выразил комическое изумление всем лицом, – а там эта проблядушка! Как ее… Куренная. Подтухла за четыре годочка! Вам, глядишь, медаль вручат. Хочется медальку-то, а?
Киру скрутило от ненависти. Как в Беловодье могло завестись такое чудовище? И вокруг себя собрало подобных, разве что масштаб поменьше. И ведь не выгоняет его никто, мерзавца, все ругаются, но терпят, – то ли Завражного боятся, то ли не пойми кого. А может, привыкли: свой ведь упырь, прикормленный.
– Вы бы не о медальке моей тревожились, Евгений Игнатьевич, – кротко сказала она, – а о цвете своего лица. Я вам как дочь врача говорю: этот оттенок свидетельствует о склонности к апоплексии. Между прочим, в случае кровоизлияния труп выглядит крайне неэстетично. А ведь вместо вас куклу в гроб не положишь.
Павлюченко стал свекольного цвета.
– Эт-то вы мне что, угрозами… угрозы?!..
Кира пожала плечами:
– Побойтесь Бога. Я беспокоюсь о вашем здоровье, только и всего.
Настроение у нее улучшилось. Упыри, подобные Евгению Игнатьевичу, панически боятся смерти. Бога в их мире нет, только дьявол. Значит – что после? Ад либо небытие. Потому они себе на земле так отчаянно выцарапывают персональный рай с кирпичным коттеджем и сторожевыми собаками: уверены, что нигде больше им его не обрести.
Кира вышла на обрыв, но вместо того, чтобы повернуть к дому, спустилась к реке и обнаружила свою лодку лежащей на песке килем кверху.
Старик храпел под брезентовым навесом. Пришлось его растолкать.
– Воркуша, ты что, ремонтировал ее?
– Она в порядке, Кирмихална! – прохрипел Воркуша.
– Зачем тогда?
– Я ей название придумал.
Кира, нахмурившись, обошла лодку. На борту желтой краской было выведено «Иволга».
– Это еще зачем? Ну что за глупости, ей-богу?
Сторож уже растянулся на спине, разбросав руки.
– Воркуша!
– Иволга – по латыни ориолас, – сказал он, не открывая глаз, словно читая по книге. – Держится в густой кроне деревьев. Необщительна, встречается в одиночку, крайне редко – парами.
Лицо Воркуши обмякло, и он снова захрапел.
Кира покачала головой. Бог с ним, иволга так иволга, хотя и безымянная лодка ее вполне устраивала.
Она сняла обувь и медленно пошла вниз по берегу. Неподалеку от этого места нашли платье Алины, аккуратно свернутое и прижатое камнем.
«Что с ними делать? Два варианта: приучать бояться реки или приучать не бояться реки. По молчаливой договоренности был выбран первый путь, а надо бы второй. Учить их плавать именно здесь, отдавая себе отчет в рисках, – всех детей, без исключения, начиная лет с шести. Набрать тренеров…»
Кира осеклась. Каких тренеров… Из взрослых горожан умеет плавать в лучшем случае каждый десятый, то есть нормально плавать, а не барахтаться в теплом озере, где ни течений, ни обрывистого берега, уходящего из-под ног.
Если живешь рядом с опасностью, самое глупое – избегать ее. Двое детей за два года…
Впереди показалась пристань. В это время дня здесь обыкновенно никого не было. Мужчина в кепке, с обветренным лицом, курил на берегу.
– Прогулялись, Кира Михайловна?
Она не могла вспомнить его, как ни пыталась.
– Да, погода хорошая…
Кира начала подниматься, но, пройдя десять шагов, обернулась:
– Скажите, вы плавать умеете?
Рыбак усмехнулся.
– Нам зачем? Моторки редко переворачиваются.
– Мало ли что случится! Допустим, все-таки перевернется.
– Тогда каюк.
– Что же спасательный жилет не купите?
– Дорого…
– Умирать, конечно, дешевле, – согласилась Кира.
Оставшийся путь она растянула на полчаса. Удивительное ощущение, когда идешь никуда не торопясь; лучше только поход без цели.
Напротив фотоателье толпились, хихикая, девчонки из выпускного девятого.
– Кира Михайловна, а наши фотки когда будут готовы?
– Как раз за ними иду. Хотите со мной?
– Не!
– Спасибо!
– Мы потом поглядим!
Тяжелая дверь отсекла солнечный свет и гомон улицы. Фотограф высунулся на звон колокольчика, приподнял очки.
– Кира Михайловна, айн момент! С обработкой закончил, осталась буквально пара минут… Хотите, я отправлю Володьку к вам домой? Или в школу занести?
– Спасибо, Герман Иванович, я лучше здесь подожду, если не помешаю.
– Что вы, что вы! – Черных замахал руками. – Если интересно, оцените мою выставку. Горжусь! Отчаянно горжусь!
Кира прошла в глубь комнаты. То, что Герман в шутку назвал выставкой, было коллекцией фотографий из жизни Беловодья. На одной стене репортажные снимки, на другой – портреты. Жители смотрели на Киру, пойманные в тот момент, когда они в наибольшей степени были самими собой.
Казалось, здесь собрался, как на рыночной площади в праздник, весь город.
«А ведь он отличный фотограф, – подумала Кира, – когда ему не приходится соответствовать чужим вкусам».
Среди чужих лиц она отыскала Федю. Тот сидел на корточках возле огромной лужи: руки по локоть в грязи, на лице неописуемое счастье. Чуть поодаль нашлась Вера Павловна: лошадиное лицо за клубами сизого дыма. Сама Кира – на сентябрьской линейке, с букетом хризантем в одной руке и ладонью заплаканной малявки в другой. Она двинулась вдоль стены. Лица, лица, лица…
– Герман Иванович, вы просто летописец Беловодья!
Нашелся даже молодой Воркуша в телогрейке нараспашку. Неподалеку от него – черноволосая женщина с чувственными губами и тяжелым взглядом, какой Кира замечала иногда у молодых цыганок.
Перед фотографией девочки лет пятнадцати Кира остановилась, взглянула на дату. Странно… Она помнила многих детей Беловодья, даже из других школ, но эту, кажется, видела впервые, а ведь какое удивительное лицо. Широко расставленные серые глаза, огненно-рыжие волосы, заплетенные в толстую косу. Кого-то она неуловимо напоминала… Кира подалась ближе, всматриваясь в загадочную девочку. Кто ты, милая? Ты должна была вырасти изумительной красавицей. Почему я тебя не помню? Ты уехала с родителями сразу после того, как я устроилась в школу?
Но все же какой знакомый взгляд…
Киру словно ударило изнутри. Она ахнула и отступила на шаг.
– Кира Михайловна, все в порядке? – раздался приглушенный голос.
Она перевела дыхание.
– Да, Герман Иванович… – Горло сдавило от ужаса.
– Пять минут, не больше, клянусь вам! Простите, что заставил ждать.
Кира бросилась к фотографии, попыталась отклеить ее, но вовремя спохватилась. Достала телефон, навела. Руки дрожали, девочка получилась четкой только с пятого раза.
Она снова оглядела бесчисленное множество лиц.
Вот они!
Еще один портрет.
И еще один.
И еще.
– Иду, мчусь, лечу!
Когда Герман с толстым конвертом распечатанных фотографий вышел из-за портьеры, в комнате никого не было.
5Первое, что спросила Шишигина, открыв дверь и увидев бескровное лицо Гурьяновой:
– Кто-то еще утонул?
Кира молча смотрела на нее, широко раскрыв глаза. Директриса крепко взяла ее за локоть и втащила в дом.
– Отвечайте немедленно! Кто? Когда? Мне что, дать вам пощечину, как какой-то институтке? Ну и молчите, черт с
