Монахи, не дождавшись финальной ноты, чинно проследовали к Агате. Служители встали вокруг нее полукругом и растянули над принцессой белую полупрозрачную ткань, держа ее на поднятых руках. Агата повернулась лицом к залу и медленно потянулась к скрывавшей лицо алой вуали.
Сердце Адалин замерло – она была достаточно близко, чтобы рассмотреть самозванку.
Лжепринцесса легко подняла вуаль и позволила ей соскользнуть по тяжелому наряду на пол. Потрясенный вздох прокатился по рядам прихожан, увидевших принцессу. Времени хватало, чтобы увидеть лицо юной девушки, но едва ли его было достаточно, чтобы лицо запечатлелось в памяти; никто из присутствующих не смог бы, увидев госпожу на улице, с точностью сказать, что это она. Краткий миг, когда сотни людей могли увидеть лицо королевского первенца, который будет принесен в жертву ради их блага, прошел – монахи отпустили края белой ткани над головой принцессы и отступили на шаг, склонив в почтении головы. Ткань легким облаком окутала принцессу, вновь скрывая ее высочество от чужих взглядов.
– Я и не знал про подобный обычай, – как можно тише поделился рыцарь с Адалин.
Но она не ответила. Не отреагировала она и тогда, когда друг дотронулся до ее плеча. Она видела перед собой лишь упрямое выражение глаз, отсутствие и тени улыбки на лице той, которая раньше заражала своим смехом.
Ада прижала руку ко рту, забыв, что должна прятать когти. Сдавленный хрип вырвался из ее груди.
– Леверн, я знаю ее. – Адалин шептала, и рыцарь едва разобрал ее слова. В этот момент его больше заботила старая женщина, не сводившая взгляд с украшений на пальцах принцессы. Заметив, что на нее смотрят, старуха сдвинула ниже поля шляпы и отвернулась, а рыцарь, наклонившись к Аде, отнял ее руки от лица и накинул на них ткань плаща.
– Внимательнее, – напомнил Леверн. – О ком ты говорила?
– Поддельная принцесса – это Агата, моя служанка из замка! Это точно она! Как она тут оказалась, Леверн, она же хороший человек, она верила в меня! – испуганно шептала Адалин.
Рыцарь уже сопоставлял отдельные факты. Лжепринцесса до путешествия все время была подле принцессы – это не может быть совпадением. «Ох, прав был Винсент, когда с самого начала подозревал, что зачинщик случившегося в замке. Точно прав».
– …Поэтому я должна поговорить с ней. Пожалуйста, Леверн, я не верю, что она предала меня! – почти выкрикнула Адалин, тут же втягивая голову в плечи, словно хотела спрятаться от собственных слов.
– Ш-ш-ш, – призвал к молчанию Леверн, заметив, что у алтаря что-то происходит.
#15. Тревожный звон
Молитвы подходили к концу. Монахи усердно возлагали надежды на принцессу и, кажется, упомянули уже все, что только можно, – ни один аспект жизни простых людей во время напутствия не был ими забыт. Агата, слушая очередное уверение в том, что ее мнимая смерть повлияет на красоту рождаемых детей, уделяла больше внимания своим рукам, нежели священнослужителям. Она пыталась незаметно ухватить указательным и средним пальцами складку гладкой ткани, не двигая при этом кистью. Ткань выскальзывала, и складка разглаживалась, избегая быть пойманной, чтобы тут же образовать новую в другом месте, но тоже близко к пальцам, словно дразня девушку. Игра завладела сознанием Агаты – она чувствовала себя обязанной поймать складку белой ткани во что бы то ни стало. Но чем больше Агата пыталась, тем сложнее было сдерживаться от нарастающего раздражения – неудачные попытки обрекали на провал глупую затею.
«Как ухватить за хвост воспоминания», – приравняла Агата поражение в безобидной игре к своему поиску правды, в бессилии расслабляя кисть. Память раньше была союзником, теперь же подводила ее, будто она пригласила в свою голову кого-то пожить, и незнакомец оставлял там беспорядок, стоило ей отвлечься. Собственное тело не было больше надежным оплотом – в его защите были дыры, сквозь которые свистел ветер.
Когда Евандер рассказал об их откровенном разговоре, Агату пробрал холодный пот. Она даже переспросила, когда именно они говорили – в первый день, как она очнулась. Тот самый день, который она не помнит.
«Почему я рассказала Евандеру, что я не Адалин? Почему он не поднял панику, не рассказал обо всем Силиусу и Феликсу? Вот они – стоят левее алтаря, в первом ряду, словно мраморные статуи. Откуда Евандер знает, что нужно молчать? И что, ради милостивых Санкти, я еще ему рассказала?»
Виски пронзила резкая боль, и Агата покачнулась, едва не слетев со ступеньки, на которой ей положено было стоять. Ступеней было всего три, и они тянулись поперек всего зала, возвышая алтарь над слушателями. Агата начинала слушать речи священнослужителя с самой нижней ступени; после того как монахи убедились, что она принимает все их слова смиренно и покорно, принцессе позволяли подняться на ступеньку вверх, а после окончания напутствий монаха – остановиться на самой верхней. Девушке показалось, что слева хмыкнул Силиус, хотя это явно было игрой воображения.
Монах-тройная-митра, как про себя обозвала его Агата за необычный головной убор, замолчал, давая ей время. Лжепринцесса помнила, что сейчас настал черед молитвы, когда ей положено на коленях, молча обратиться к образам Санкти.
Агата с облегчением опустилась на мягкую бархатную подушку. Беспокойная река слов, ожидавшая очереди быть высказанной, вмиг иссякла, и девушка не могла начать молиться. Время шло, а в голове было на удивление пусто, словно не было ничего, что она могла доверить Санкти на исполнение.
«Я разберусь сама», – решила Агата, обращаясь к резным статуям, не имеющим четких очертаний. Они прятались в высоте потолка, в самых темных углах, и никто не мог сказать точно, чьи тела и лица там изображены – смиренной и непокорной дев, венчающих вход, или мифических существ, чьими изображениями пестрила лепнина на фасадах домов. Агата предпочитала думать, что в кои-то веки выбор предоставляли молящимся – у Санкти были тысячи лиц, и никто из монахов не настаивал, что поклоняться нужно лишь одному их образу. Конечно, многим прихожанам были ближе человеческие образы Санкти в виде дев у входа в храм, и к ним обращалось большинство молитв. Но Агате были больше по душе мифические создания, которых изображали фрески в главном зале – крылатые драконы, повелевающие водой, огромные медведи, изрыгающие огонь, и хищные птицы, способные поднять на своих крыльях целые города. Это были далеко не все образы, но в то, что Санкти способны принять такой лик, верилось больше, чем в то, что они опустятся до формы слабого человека.
«Вы многое перемешали, Санкти, и ваши руки толкнули меня в закипающий котел. Но я выберусь. Обязательно разберусь, и
