– Ваша Лиза очаровательна, профессор.
– Как вам повезло, дорогой!
– Лет на двадцать моложе…
– У вас просто идеальная жена!
– Да что вы, на все тридцать.
– И такая милая. Ее так все любят.
– Просто очаровательна!
– И так непосредственна.
– Но боюсь, ее интеллектуальный уровень… О чем он может с ней говорить, с этой девочкой?
– Дорогая, вряд ли его прельстил именно ее интеллект! Боюсь, в данном конкретном случае форма явно превалирует над содержанием.
– Как ты цинична, Софи!
Чашки, бокалы, пирожные, кофе, белая скатерть, розы. Красное вино, коньяк. Дым сигарет. Легкое прикосновение, кокетливый взгляд из-под очков.
– Димитрий, дорогой, что вы думаете о последней книге NN? Вправе ли исследователь жертвовать индивидуальным ради общего? Вы согласны, что помыслы и поступки героев зависят не столько от рационального начала, сколько от…
Коньяк, кофе…
– Еще кусочек, дорогая?
– Какие розы!
– А где вы покупали эти скатерти, милочка?
Пирожные, дым сигарет…
– Разумеется! Чтобы разобраться в импульсах действий, не всегда осознаваемых самим героем, необходимо проникнуть в глубины сложного внутреннего мира каждого из исследуемых персонажей, и, таким образом…
Держит меня на поводке, думает Димитрий. Как это вышло? Большой, лохматый пес, ньюфаундленд, ходит за ней по пятам, пыхтит, хороший пес, хо-ро-ший, хо-ро-ший, умный пес, добрый пес. Куда ты с грязными лапами? Ах ты, господи, неуклюжий. Ну вот она, твоя косточка, вот она, на, возьми. Нежна без упоенья, черт возьми!
Лиза любит писать письма, пишет и Минни, и Дотти, и Полин. Те отвечают. Не часто, но отвечают. «Я опять беременна!» – это Минни. «Я получила новый грант!» – это Дотти. «Как ты, моя девочка?» – это Полин. Анне Лиза не пишет. Есть телефон: здравствуй, как дела, у меня все нормально, все хорошо, я посадила новый сорт роз, называется Бетти, Димитрий читает новый курс, мы, может быть, поедем в Лондон. Или в Париж. Пока. Анна ей тоже не звонит. Никогда. И не пишет.
Димитрий берет ее с собой, когда уезжает. В Париж, в Лондон. Не может расстаться надолго. Боится оставить одну. Без присмотра.
– Какую красотку отхватил себе этот зануда, – говорит Джон.
– Но круглая дура, – отвечает Фил.
– Да ладно!
– Ничего не ладно.
– А ты что, пытался подъехать? А-а, зелен виноград!
– Красивая дура, и все.
Неужели можно толковать об уме такого существа, для которого любимое общество – бабочки?
Раз в год они ездят навестить Анну. Лиза печет пирожные, несколько коробок, все разные, для Минни, Дотти, для Полин. Для Анны. И каждый раз идет дождь. Анна не меняется. Смотрит все так же внимательно и строго. Видит насквозь. Как наша птичка? Она по-прежнему послушна? Конечно, я ее не баловала. Ничего лишнего, все в меру, все по полочкам… клеточки, замочки… ящички. А Полин постарела. Старая, толстая Полин. Все так же курит свои тоненькие сигаретки. Кофе, булочки с корицей, бокальчик красненького, один раз в день, вечерком, ничего страшного, красное вино очень полезно для здоровья… густое красное вино, в меру сладкое, чуть терпкое. Как жизнь. Сильное вино. Красное вино, сельдерей и кунжут, очень полезно для женщин в определенном возрасте. Или не сельдерей? Как ты, моя девочка? Дотти похудела, похорошела, вся в науке, у нее молодой любовник, у Дотти, кто бы мог подумать! А у Минни куча детей, копошатся под ногами, игрушки, пеленки, этот – от Дика, помнишь Дика? Третий раз замужем. Ах ты мой сладкий!
Детей у них нет. Все в порядке и у Лизы, и у Димитрия. А детей нет. Может быть, думает она, чтобы получились дети, надо пролететь восемь тысяч километров? Четыре тысячи туда, четыре – обратно. Через океан. Она рассказала ему про бабочек. Он ничего такого просто не знал. Подумать только! Не знал про бабочек. Ей кажется, он не очень ей поверил. Так странно. И ласточки, когда летели в Египет водяным путем, четыре дня они висели, не зачерпнув воды крылом…
Может, это и к лучшему, думает Димитрий. Игрушки, пеленки. Шум, гам. Ему уже не по возрасту. Фредерика, синеглазая стрекоза… Да он и не перенес бы, просто не перенес бы – девять месяцев, целых девять месяцев беспокоиться, а роды? А вдруг что-то не так? Нет-нет, сердце бы не выдержало, нет! Он беспокоится о ней, всегда беспокоится. Ему кажется, пока он рядом, ничего с ней не случится. Она такая рассеянная. Будет гулять по солнцепеку без шляпки! И никогда не смотрит по сторонам, переходя через улицу. Ночью он приходит посмотреть на Лизу, они спят в разных комнатах, Димитрий храпит, рано просыпается, он хотел бы спать с ней в одной постели, обнимать, целовать ее, сонную, но зачем ее беспокоить, она такая хрупкая, нежная… Спит, как дитя. И лунные волосы на подушке. Но вы сказали, что о бабочках надо заботиться; в чем же состоит ваша забота: вы натыкаете их на булавку и сажаете в ящик под стекло?
Днем он звонит ей из университета: что ты делаешь, дорогая? Ну, положи побольше корицы. А джем какой? Джем! Иногда он просто ее ненавидит. Ему хочется сломать эту красивую куколку, эту механическую игрушку, посмотреть, что у нее внутри. Какие проводочки. Однажды Димитрий сломал куклу. Красивая кукла, кукла-девочка, платьице с оборками, настоящие кудри, шляпка с розочками из атласной ленты, как он это все помнит! Мама сердилась, это была дорогая кукла, а дед только смеялся. Ну, как ты не понимаешь! Мне же нужно было посмотреть, что у нее внутри. Она умела ходить, двигать ручками. Хлопала глазами – бум! бум! И говорила резиновым голосом: «Ма-ма». Ну, как было не сломать? Дед ее починил, эту куклу.
Странно, он почти не вспоминает отца, словно его и не было. Маленький, он боялся его громкого голоса: «Димитрий! Ты опять не сделал математику!» Не сделал. Никогда не любил эту математику. Он забирался на чердак, там у него было убежище, где он погружался в мечты о подвигах и приключениях, о тугих парусах и океанских волнах, о кровожадных индейцах и храбрых конквистадорах, о всесильных богах Олимпа и бесстрашных античных героях. О крестовых походах, о пропавших без вести открывателях новых земель, о республиках, не имевших истории, о задушевных религиозных войнах, о революциях нравов, о движеньи народов и континентов…
Верил в любое волшебство и читал все подряд, читал до темноты. Пушкин, Майн Рид, Толстой, Конан Дойль, Тургенев, Фенимор Купер, Чехов. Мопассан. Совсем не по возрасту. Боже мой! Отец, ты видишь? Ребенок читает Достоевского! Мама волновалась, а дед ее утешал. Душенька! Ну что может быть плохого от чтения Достоевского?
