А. Гаспарян: Сразу скажем о том, что не бывает стопроцентной готовности к войне. Это принципиальный момент. Поэтому кричать о том, что мы единственные, кто был не готов, я бы не стал. Да, проблема существовала. Все уперлось в тот самый ура-патриотизм, возведенный в абсолют, когда в середине августа гвардейские офицеры искренне рыдали, что они не успеют к разгрому проклятой немчуры попасть на фронт. Все почему-то считали, что реформы, которые были проведены после Русско-японской войны, если и не сработали в полном объеме, то точно повысили боеспособность армии, и у нас снова все хорошо, а незначительные сложности будут исправлены на поле боя. Результат – за год выкошена вся императорская гвардия в полном составе. Войну заканчивали разночинцы, офицеры военного времени. Это принципиально. Кадровая русская армия перестала существовать – вот итог той готовности к войне. Об этом мы рассуждать не хотим и вдобавок выносим за скобки те военные подвиги, которые совершила русская армия. Их было великое множество, но они не имеют никакого отношения к спору о нашей готовности к войне. Кстати, если открыть немецкие документы того времени, мы с удивлением обнаружим, что германское руководство переживает ровно по тому же поводу: мол, оказались к войне не готовы. Потому что война нам представлялась другой, мы не думали, что она будет происходить так, как происходила. У всех была одна и та же проблема. Просто, объявив эту войну вздорной, ложной, империалистической, мы стали посыпать голову пеплом: мы ни к чему, как всегда, не готовы, все у нас неправильно. Но это только половина правды, на мой взгляд.
Д. Куликов: Соглашусь, пожалуй, с Арменом, здесь важна другая вещь: мы были готовы не больше и не меньше, чем другие участники войны. В чем-то технически мы отставали, зато в каких-то решениях и в моральной готовности воинских частей превосходили других, по крайней мере первые год-полтора точно. Тема тотальной отсталости осталась действительно от советской историографии. Да, где-то было отставание, но где-то было опережение. Погружение в капитализм и запуск частного капитала в военную промышленность сыграли очень серьезную негативную роль. С верой в рынок все делалось: вот рынок придет и наладит, частный интерес наладит, – неповоротливое чиновничество, гражданское и армейское, не годится. Надо изучать, как это все происходило. Это действительно важный фактор. А говорить, что мы отставали…
А. Гаспарян: По поводу готовности или неготовности. Я читал воспоминания австрийского офицера, который описывал, какие у них настроения были накануне войны. Они нас не воспринимали серьезно: «Да кто такие эти русские вообще? Сейчас мы, цивилизованные европейцы, дадим!» А потом – ужас первых дней войны, когда они столкнулись с русской армией. До войны им казалось, что они в несколько раз превосходят противника.
Д. Куликов: Часто звучит вопрос, почему сначала такой высокий патриотизм, а потом к 1915/1916 году депрессия? Откуда? Я скажу так: ничего случайного не бывает. На 90 % это связано с тем, что нам как стране, как государству, как нации эта война была не нужна. В том смысле, что нас ничто не вынуждало воевать. Посмотрите историю нашего народа. В тот момент, когда нам что-то нужно, так берегись любой. А когда мы понимаем, что нас обманули, то говорим: «Да идите вы все!» Не нужна была нам война, понимаешь? Никому, включая и элиту, которая больше всех кричала, а потом вдруг поняла, что никаких перемен не будет. Изменилось только одно – удобнее стало воровать из бюджета. Потом и царь начал мешать воровать, и государственный механизм мешал. Ручеек все сужался, а воровать хотелось все больше. Это, кстати, одна из подлинных причин Февральской революции.
А. Гаспарян: Ну а как, друзья, не впасть в истерику? Вот представьте, вы изо дня в день в газетах читаете, что славная лейб-гвардия штурмует деревню Свинюхи, что там идут кровопролитные бои. Спрашивается: зачем? Что за стратегический объект деревня Свинюхи, которая находится на западе Украины, и почему это надо делать в 1914, в 1915 или в 1916 году? Ради чего гибнут люди? Хорошо, в 1914 году ты понимаешь: это все ради того, чтобы всем принести долгожданную свободу. В 1915 году ты скажешь: «Ребята, ну подождите. А нам никто не хочет помочь с этой свободой? Почему наши братушки болгары оказались на стороне Германии? Ради чего все жертвы?» Вдобавок к этому отсутствие внятной идеи и, самое главное, кризис государственной идеологии. Если посмотреть, как работал военный агитпроп в Первую мировую войну – это обнять и плакать. Это не идет ни в какое сравнение с тем, что было в годы Второй мировой войны. Все эти лубки с богатырями, которые насаживают германцев по семь штук на пику, не отвечали запросу, который был у общества. И постепенно, действительно, ура-патриотический подъем превратился в обиду и разочарование. А потом случился 1917 год, именно на этой волне, когда не было четкой идеологии, когда никто не мог объяснить, что происходит. Больше того, когда весь Петербург болтает о том, что верхушка нашей армии принимает непонятно какие решения, и это все наслаивается на переписку, как мы сейчас бы сказали, посредством социальных сетей (потому что господин Гучков, написав кому-то письмо, тут же рассказывал всем встречным о его содержании), какое общество выдержит это? Если бы подобное происходило в Великобритании, Франции, Германии, результат был бы точно такой же: государственный кризис. Это, кстати, тот урок, который большевики очень четко усвоили. Они сразу, с первого дня Гражданской войны, максимально закрутили гайки. Сравните агитацию времен Гражданской войны с агитацией Первой мировой – это два принципиально разных подхода к проблеме.
Д. Куликов: Очень красочно Армен описывает технику, а я хочу на принципе акцент сделать, потому что успешная машина агитации-пропаганды (ничего ругательного в этих словах не вижу), работая с народом, с армией, зависит от подлинности целей. Если ты действительно преследуешь те цели, которые объявил, и они имеют исторический смысл и значение, тогда ты можешь выстроить пропаганду и агитацию. Неважно, будет она технически лучше или хуже организована. Она будет истинная и будет работать. А если у тебя в самом начале вместо целей «ради чего», была фальшпанель, то, как не организуй, что не делай, будет катастрофа. И, кстати, это действительно так, потому что на самом деле окончательная легитимизация большевистской власти в нашем народе произошла по итогам Второй мировой войны. Когда мы выстояли, когда победили, несмотря ни на что. Это была общенародная точка признания. Признания за правду, потому что действительно
