Как будто этих роковых дней февраля и марта 1917 года не было. То есть случился некий бунт, в результате государь-император отрекся, а во всем виноваты уже другие силы. А вопросов им никто не задавал: как можно задать вопрос некой эфемерной массе? Были там условно пять лидеров, они в эмиграции. С этой точки зрения абсолютно зеркальная картина с августом 1991 года получается. Двадцать с чем-то миллионов членов КПСС, а на поверку оказывается, что – условно – есть застрелившийся Пуго и еще несколько человек, не поступившихся своими принципами. И все. Где остальные?
Д. Куликов: А помнишь вопрос – где вы были в августе 1991 года? Который все задавали друг другу.
А. Гаспарян: Так я тебе даже больше скажу – тот же самый вопрос задавали и тогда: где вы были в конце февраля 1917 года?
Г. Саралидзе: Я вот как раз эту параллель и провожу.
Д. Куликов: Один в один… Не случайно я называю то, что произошло в 1991-м, буржуазной контрреволюцией. Потому что была буржуазная революция февраля 1917 года, был названный социалистической революцией октябрьский захват власти большевиками. А 1991 год для меня в этой логике – это буржуазная контрреволюция.
А. Гаспарян: Да, абсолютно точно.
Г. Саралидзе: Я не помню, кому принадлежит высказывание, что в 1991 году мы вернулись к Февралю 1917 года?
Д. Куликов: Я отстаиваю эту точку зрения, я ее продвигаю.
А. Гаспарян: Я бы даже сказал – к декабрю 1917 года. К словам Савенкова, что «теперь надобно контрреволюцию делать». С этой точки зрения круг замкнулся в 1991 году. Потому что, когда контрреволюцией занимались те люди, которые по сути дела уничтожили империю, – это было странно. А пришло иное поколение – кстати, во многом взращенное на той самой эмигрантской периодике, которую в 1990 году стали массово издавать. У нас ведь с 1930-х годов ни Деникина, ни Врангеля, ни Лукомского не издавали. А 1990 год – судьбоносный с этой точки зрения. Появляется новая серия – «Воспоминания белогвардейцев». Я был 15-летним школьником тогда и помню, какое впечатление это производило даже на взрослых.
Г. Саралидзе: Возвращаясь к событиям Февраля. Все, что началось в феврале (мы уже перечислили – стачка, нехватка хлеба, хлебный бунт и т. д.), – это все-таки, на ваш взгляд, было инспирировано или это те, кто заговор плел (если принимать вашу логику), воспользовались случаем?
А. Гаспарян: Для них это было абсолютно неожиданно. То есть меньше всего Милюков рассчитывал на бабий бунт и на то что выпадет снег и парализует дороги. Собственно, он этого и не скрывал – для него это стало таким же потрясением, как для всех остальных.
Г. Саралидзе: То есть они спасали ситуацию?
Д. Куликов: Они не спасали ситуацию, нет.
А. Гаспарян: Они, напротив, «помогали».
Д. Куликов: Конечно, я ведь с этого и начал. В принципе, даже при том, столетней давности, уровне логистики можно было хлеб завести. Но этого никто не делал. Раз уж сложилась такая ситуация, то надо выжать из нее максимум. Они и выжали.
Г. Саралидзе: То есть начали подталкивать всё это?
А. Гаспарян: Да. Но хлеб-то был. Они просто сделали так, что в нужный момент его не стало.
Г. Саралидзе: Насколько я понимаю, в Петрограде во время этих событий были разгромлены несколько хлебопекарен. Их просто разрушили, тем самым усугубив ситуацию.
А. Гаспарян: На складах был хлеб. Об этом потом, кстати, деятели Временного правительства честно и рассказали. Был. Но кто-то сказал: мы не можем его доставить. Всё. А дальше – бушующая стихия.
Г. Саралидзе: Говоря о Феврале 1917 года, невозможно не упомянуть о политике Николая II, царя российского, и его личности. Многие называют его главным виновником того, что произошло в Феврале 1917 года и после – в октябре и т. д. Как вы к этому относитесь?..
Д. Куликов: Фигура абсолютно трагическая, на мой взгляд. И, наверное, гораздо более трагическая, чем фигура Горбачева… Не потому что царя убили, а Михаил Сергеевич жив и здоров (и дай ему Бог здоровья). Трагическая – по тому, как он оказался у власти. Ведь он не должен был стать императором. Это стечение обстоятельств.
В принципе, русский императорский дом с определенного времени очень серьезно относился к выбору и подготовке наследника. Потому что они понимали особенности нашей гигантской страны. Но тот, кто должен был стать наследником, умер. И все это свалилось на плечи Николая II, который был к этому совершенно не готов. Не знаю, не хочу гадать на кофейной гуще, но, думаю, он и не хотел заниматься всем этим. В этом смысле он виноват.
Давай на Сирию посмотрим. Хафез Асад создал Сирию, которой гордились: светское государство, в нем мирно уживаются представители различных национальностей. Но наследником-то должен был быть другой сын. Он умер; некоторые говорят – убили. И вот президентом стал офтальмолог Башар Асад. В принципе, многие проблемы в Сирии были связаны с тем, что Башар был абсолютно не готов заниматься государственными делами. Он собирался прожить спокойную жизнь с красавицей-женой. Я, конечно, немножко упрощаю. Но когда встал вопрос, Башар сильно изменился, изменилось его самоопределение. Он все-таки стал правителем. А вот Николай II, с моей точки зрения, так и не смог стать правителем. Поэтому его и устранили. Устранили как того, кто не захотел сделать сверхусилия.
Г. Саралидзе: То есть возникновение заговора военных и олигархии, о котором вы говорили, – это результат того, что во главе государства стоял Николай II, правильно?
А. Гаспарян: Ну да, безусловно. Если бы там стояла фигура Александра III, то заговорщики висели бы на фонарях вокруг Зимнего дворца.
Д. Куликов: Или даже икона наших либералов – Александр II. Было бы то же самое.
А. Гаспарян: Про остальных государей-императоров тут даже грешно вспоминать. Я абсолютно с этой точкой зрения согласен. Николай не был морально готов к той ответственности, которая на него свалилась, и еще меньше он был готов к тому, что ему предстоит возглавлять страну в годы Великой войны. Отсюда все эти метания между кабинетами министров – когда ты сегодня слушаешь одних, завтра – других; ты вроде как назначаешь Столыпина, а потом начинаешь ему палки в колеса вставлять. Неожиданно для всей страны назначаешь
