С таким настроением я и отправился отыскивать невесту, благо предполагал, где она могла быть.
Во флигеле, где и так-то было темно, летали пух и перья, заслоняя собой единственное окно. Конечно же у меня засвербело в носу.
– Ап-ч-ч-хи! – поприветствовал я женщин.
– Будьте здоровы, господин Артаке, – почти сердечно отозвалась Курдула, а фрейлейн сурово промолчала.
– Благодарю вас, – церемонно склонил я голову. – Апч-чхи…
Фрейлейн Кэйтрин и Курдула были заняты странным делом – набивали пухом крошечные подушечки. Прочихавшись, я не удержался от вопроса:
– Это для кого, для кота?
– Это, господин Артаке, одеяло пуховое будет, – сдержанно отозвалась Курдула. – Подушечки вместе сшиваются, плотно-плотно, потом – пододеяльник сверху. И будет замечательное одеяло! Мы уж лет пять пух копили, думали – а вдруг да приданое придется шить. Слава те, господи, дождались!
– А кому приданое-то? – брякнул я.
Вопрос был глупым. Жених, то есть я, должен соображать, что невеста обязана принести что-то в дом. Не только будущие рога, о которых я вспомнил, но и что-то более полезное в хозяйстве.
– Так верно не мне, – хмыкнула кухарка. – Я свое приданое давно истрепала.
«Наслышан!» – хмыкнул я про себя, но вслух сказал:
– Вижу, что оклемалась, молодец. Ты бы сходила к Томасу, посмотрела – не утомился ли.
– Вы, господин Артаке, так прямо и скажите – пошла вон, дура старая, нам поговорить нужно, – встала кухарка.
– Курдула, сядь на место! – прикрикнула фрейлейн. – Я тебя никуда не отпускала.
Курдула замерла в нерешительности, но, когда я кивнул ей на дверь, послушалась меня, а не свою бывшую хозяйку. Интересно, как старики ее до сих пор не придушили?
Я прошелся по комнате – два шага вперед, полтора назад. Полюбовавшись на каминные часы, словно присыпанные снегом, изрек:
– Хорошие они люди, ваши бывшие слуги. Другие бы не вытерпели.
– Слуги должны знать свое место, – горделиво произнесла девица. – Знатные люди остаются знатными при любых условиях! Шваль остается швалью, даже выплыв наверх.
Я почувствовал, как во мне просыпается ярость. Я полагал, что эта девчонка заслуживает уважения за то, что она отчаянно пытается выжить и остаться человеком! А она… Да она просто маленькая спесивая дрянь! Захотелось ухватить фрейлейн за шиворот, задрать ей подол, завалить на эту жуткую постель и выдрать ее. Но я не дожил бы до своих лет, если бы позволял ярости управлять собой. К тому же, ну, что греха таить, не знаю, как бы я поступил при виде девичьей попы. Взять силой женщину – не велик подвиг. А что потом? А вот потом мне бы точно пришлось жениться на фрейлейн Йорген, и никакие уловки бы не сработали.
– По поводу швали я абсолютно с вами согласен, – изрек я, пряча злость под гадкой ухмылкой. – Из упавших в грязь мало кто способен очиститься.
– Потому что грязь пачкает не только одежду и тело, но проникает в человеческие поры, – сквозь зубы продолжила девица пришедшую мне на ум цитату. Стало быть, рыцарь Йорген учил дочь философии? Занятно.
– Именно! – поддакнул я. – Слышал я как-то эту фразу от одного проповедника. Умный, собака, хоть и пьяница. Енотом его звали.
– Это говорил Енох Спидекур – величайший мудрец современности, – с придыханием сообщила девица. – Его можно поставить в ряд с Платоном, Аристотелем и Тертиниусом-младшим.
– Да? – недоверчиво протянул я. – А я-то думал – это мой приятель Енот сочинил. Он, как напьется, та-акие перлы выдавал!
– Приятель… – презрительно фыркнула девица, осматривая меня с головы до ног, словно бы видела в первый раз. – Сомневаюсь, что ваши приятели на трезвую голову способны сочинить хотя бы строчку.
А вот тут она попала в самую точку! Мой университетский приятель Енох Спидекур, прозванный Енотом за вытянутую рожицу и узкие глазки, все свои сочинения писал только в подпитии. Врать не стану, пьяным до поросячьего визга его никто не видел, а трезвым – тем более. Говорят, именно он считал шары на защите моей магистерской диссертации. Сам я не помню… Верно, белые у него двоились, а черные куда-то запропастились. Спидекура я не видел лет двадцать пять. После университета наши пути разошлись. Я подался в наемники, покрыв родовой герб позором, а он стал светилом науки.
– Господин Артаке, – вмешалась в мои воспоминания фрейлейн Кэйтрин. – Вы хотели со мной поговорить? Я вас внимательно слушаю.
– Не знаю, с чего бы начать, – честно признался я, усаживаясь подальше от фрейлейн.
– Верно, вы хотите обсудить сроки свадьбы? Мне кажется, с этим не стоит спешить. Мне нужно сшить свадебное платье. Опять же, – кивнула Кэйтрин на пуховые подушечки, – нужно принести в дом хоть какое-то приданое. Понимаю, что с вашими деньгами купить можно все, но есть еще и традиции. Обычно приданое запасают лет с десяти. Когда были живы мои родители, мое приданое занимало пять сундуков!
– Фрейлейн, вы мне сказали, что готовы выйти за меня замуж только ради усадьбы?
– Если у вас плохо со слухом, могу еще раз это повторить.
– Стало быть, если получите усадьбу, то я вам не нужен? – уточнил я.
– Что вы этим хотите сказать? – насторожилась Кэйтрин.
– Да ничего особенного, – пожал я плечами. Вытащив из сумки купчую, бросил ее на постель. – Вот, фрейлейн Йорген, ваша усадьба. Забирайте ее с домом, конюшней и всеми потрохами в придачу.
Фрейлейн Йорген недоверчиво взяла в руки бумаги. Полистала все три страницы – саму купчую, где оставались автографы фрау Йорген и ростовщика, реестр с описанием недвижимого имущества. Сглотнула…
– Господин Артаке, нужно сделать передаточную надпись. Надеюсь, вы умеете писать?
Я сделал обиженный вид:
– Фрейлейн Йорген, судите сами – на кой хрен мне писать? Все, что мне нужно было, – поставить крестик, когда выдавали жалованье.
– Ну, ничего, – отмахнулась фрейлейн. – Сама напишу.
Фрейлейн опустилась на колени. Я испугался – не передо мной ли, но оказалось, ей нужно было извлечь из-под кровати небольшой сундучок. Вытащив из тряпок и игрушек бурую склянку, девица глухо застонала. За столько лет чернила успели высохнуть.
Фрейлейн Кэйтрин кинулась к очагу. Вытащив комок сажи, помяла, поплевала в ладонь. Ткнула туда пальцем, мазнула по полу – проба пера! – потом по табурету.
– Вот и чернила! – торжествующе продемонстрировала фрейлейн черную полосу. – А перьев у нас много. Сейчас очиню.
– Не пойдет, – вздохнул я, досадуя, что сам не подумал о такой малости – запастись какой-нибудь склянкой чернил. – Высохнет, осыплется.
Конечно, девица мне не поверила. Пришлось ждать, пока полоска не высохнет, и провести по ней ладонью. Ладонь
