– Благодарю за усердие, мы наверняка отогнали всех духов, которые могли прятаться под столом, – похвалил я топотунов.
– Так прикольно, с детства этого не делала! – сказала порозовевшая Цыпочка и отбила дробь кроссовками по доске.
– Мы чтим традиции, – произнесла Кисонька с такой многозначительностью, что сразу стало непонятно, шутит она или говорит серьёзно.
◆Гости расселись и принялись совать носы и ложки в блюда и чаши.
– Готовишься к школе? – спросила Кисонька у сиротки.
– Да, – ответила родная бабка.
– Что учишь? – спросила дочь.
– Правила дорожного движения, – ответила бабка-блогер.
– И что вы уже выучили? – спросил плотник.
– Что мы выучили? Что мы выучили? – насела на сиротку родная бабка.
От такого напора бедняжка смутилась и проглотила язык.
– Мы выучили, что надо соблюдать правила дорожного движения, – прокудахтали обе бабки хором, и сиротка покраснела.
Я сидел как истукан. Сил моих хватало только на улыбку, да и та уже начинала сползать куда-то вниз, как у покойника.
– А вы не боитесь жить у леса? – спросила родная бабка.
– Я нет, – ответила Кисонька. – А он немножко.
– Неправда! Я тоже не боюсь, – вмешался я, потому что Кисонька имела в виду именно меня.
◆Наступила пауза, вызванная голодом. Все принялись за еду.
Неразумно игнорировать в книжке кулинарные подробности. Многие читатели только ради них и читают.
Читателей можно понять, они наверняка бы оценили салат из нарезанных лоскутами узбекских помидоров, рукколы, рваных листьев зелёного салата двух сортов, в том числе сорта «Кейл», столь любимого нынче за океаном и набирающего популярность у нас.
В деле приготовления салата важна асимметричность: ничто нельзя резать кубиками, ровными дольками и одинаковыми полосками. Овощи надо кромсать, зелень рвать, лимон давить.
Иначе страсти нет.
Деликатными деталями в салате попадаются оливки и каперсы, заправкой служит соус, изготовленный Кисонькой собственноручно.
О, этот Кисонькин соус!
Волшебная субстанция, в которую что ни обмакни, хоть палец, тут же хочется облизать.
Некоторые составляющие соуса мне известны: греческое оливковое масло холодного отжима, рассол от маринованных оливок, но уже испанских, остатки отечественного майонеза, смытые этим самым рассолом со стенок разрезанной пластиковой упаковки, ложечка дижонской горчицы, щепотка сушёной морской капусты, крупинка того, грамчик этого и что-то ещё мелкое и незначительное, попадающееся под руку и неизменно превращающее соус в вожделенную жижу.
Если учесть, что салат сам по себе уже весьма аппетитен, то под соусом он делается настоящим уничтожителем времени – его съели так быстро, что пауза, не успев начаться, сразу закончилась.
2Первой после салатного блаженства очнулась дочь. Наша воспитанная девочка вернулась к прерванному разговору и поинтересовалась у бабки:
– А вы бы боялись жить у леса?
– Я бы боялась, – ответила родная бабка сиротки.
– А чего бы вы боялись? – удивилась Цыпочка.
– Как чего? Леса!
– Разве лес страшный?
– В лесу разное водится. Вы слышали про Чёрного Грибника?
– Чёрный Грибник! – оживилась сиротка, и глаза её засверкали. – Он живёт в лесу.
– А потом люди пропадают, – многозначительно добавила бабка-блогер.
– В нашем лесу есть норы, – сказал плотник. – Я их нюхал.
– Чем пахнет? – взволнованно спросила Цыпочка.
– Зверем, – ответил плотник.
С каких это пор он называет наш лес своим?
То есть нашим.
Что значит «наш лес»? Думает, деньжат мне подкинул и теперь всё ему принадлежит?
3Я посмотрел на плотника внимательнее.
Он сидел рядом с Цыпочкой.
То и дело он что-то говорил ей тихим голосом, а она смеялась и краснела.
Так часто краснела, что стала совсем красной.
Плотник держал на столе только одну руку.
Где же гуляет другая его рука?
Другая рука играет с Цыпочкой.
Её лицо тут, а сама она где-то.
Как же такое возможно?
◆– С ним бывает, ничего вокруг не слышит, – сказала Кисонька.
– Я слушаю, – очнулся я. – Слушаю внимательно.
– Мы очень соскучились, – повторила родная бабка.
Я кивнул. Чертовски важная информация.
– Вы, ваш дом, атмосфера.
– Понимаю, – сказал я.
Пока я слушаю чушь, которую порет старая карга, он своими пальцами пользуется ею.
Разрабатывает тему интима вместо меня.
И что, никто, кроме меня, не видит?!
Почему они ему позволяют?
Почему она позволяет?
Куда подевался весь её феминизм?
Как такое возможно вообще? Как такое возможно?!
– Простите, что мы пропали. – Бабка никак не решалась приступить. – У нас столько всего произошло.
4Она сказала про то, что их переселили, а дом снесли.
Подъехали жёлтые экскаваторы и давай грызть его со всех сторон.
Ну а как иначе? Геопатогенная зона.
Сейчас на том же месте строят новый, и зря, тоже придётся сносить.
Ну да им-то что. У них новая квартира. На двадцать девятом этаже.
Такой вид.
Ничего, правда, не видно, внизу всё какое-то мелкое, не разглядишь.
◆Я не сразу уловил, когда бабка перешла к делу.
Заговорила о тех, других.
Другая пара претендентов: он, она плюс лысая кошка.
Богачи с поваром, которых бабки предпочли нам.
Они щедрые, всё такое, бабка начала было хвалить тех других, но осеклась. В общем, они сказали, что хотят себя целиком посвятить сиротке. То есть взять её себе.
Насовсем.
– Разве это плохо? – спросила Кисонька. – Девочке нужна полноценная семья с молодыми родителями. Она у вас активная.
Сиротка громко стукнула коленкой по столу, подтвердив тем самым свою активность.
– Они могли бы заниматься ею всю неделю, а на выходных привозить к вам, – закончила Кисонька, и я поразился её доброжелательной рациональности.
– Они хотят отжать её целиком, без всяких выходных, – трагически сказала бабка.
5Оказалось, что усыновители насобирали толстенную папку кассовых чеков и фотографий, подтверждающих собственную заботу о сиротке и безответственность старух. Папка эта была передана в полицию, где теперь рассматривается вопрос об изъятии сиротки у бабок и передаче в заботливые руки четы с кошкой и поваром.
К нам они приехали не случайно.
Мы – ключевые свидетели. В той папке о нас многое сообщается. Главная улика против старух – вот эта фотография. Она доказывает, что бабуси неразборчивы, дают внучку совершенно непотребным людям.
То есть мне.
Родная бабка вытащила из сумочки сложенный вчетверо лист.
Глава 39
1Это случилось, когда мне предложили сфотографироваться для журнала.
Девушка-организатор пригласила меня на заброшенную фабрику.
В холодный нетопленый цех.
У нас если организатор, то непременно девушка, а если живописный фон, то обязательно руины великого прошлого.
Девушка эта была почти как в стихотворении Бродского: миловидная, но с полными ногами.
Не люблю этот фрагмент у Иосифа Александровича, какую-то гадкую наблюдательность проявляет в нём поэт.
◆Гадкую, но точную.
◆Отметив про себя красоту лица девушки и её будто от другой доставшиеся ноги, я сообщил, что прибыл в её распоряжение.
Она потупилась и робко спросила, могу ли я раздеться.
Не до трусов, а так, чтоб вообще без трусов.
Я только этого и ждал, снял трусы и столкнулся с удивительным явлением: все вокруг застеснялись.
Фотограф, ассистент фотографа, гримёр и сама девушка-организатор.
То есть я стою перед ними голый, а они стесняются. Отворачиваются, как жители сожжённого города отворачиваются от развалин.
Чтобы эту сцену не сочли проявлением бахвальства, поясню: смущение вызвали не какие-то мои анатомические особенности, а сам факт наготы.
Смутило их то, чего
