– Кто это? – спросил он, заметив меня.
– Кортни Джимм, – ответила я, и мы пожали друг другу руки. Моя ладонь в его выглядела, как завернутый в кусок мяса лепесток.
– Моя подруга, – пояснила Николь.
– Джимм, – повторил он. – Ясно. А я Кобб.
– Кобб.
Ему, похоже, понравилось слушать, как повторяют его имя. Он улыбнулся, скосив глаза. Я представила, как он убивает Мерсалта, представила, как он убивает девушку, представила, как убивает ее голыми руками, выжимает из нее жизнь, ломает ей шею.
– Мы скоро вернемся, – сказала Николь.
Я смотрела, как они уезжают, пикап Кобба поднимал облака пыли на длинной проселочной дороге. Я бродила по дому одна, по скрипучим половицам. На верхнем пролете лестницы висел абажур из розового стекла. Я нашла спальню, где поселили Николь, и задумалась, не в этой ли комнате вырос Джаред Байтак. Если и так, то все его следы исчезли. Белые стены и еще более белый прямоугольник на месте картины.
Я спустилась вниз, открыла фотоальбом на мемориальном столике. Он назывался «Материнская любовь никогда не угаснет». Школьные фото Джареда Байтака. Мне подумалось, что он выглядит трудным ребенком, но мисс Эшли сохранила все табели, он получал только пятерки. Там был снимок с выпускного, потом из колледжа. Степень по химии в штате Пенсильвания. Я перевернула страницу и увидела фотографию четверых мужчин: Джареда Байтака обнимает обнаженный по пояс мускулистый Кобб. На этом фото был и Патрик Мерсалт, он курил сигару, но четвертого я не узнала. Почти такого же роста, как Кобб, но худой, с ореолом золотисто-рыжих волос и с лицом, как у мертвеца, впалыми щеками и выпирающими скулами. Он приоткрыл рот, обнажив зубы. Взгляд был затуманен.
– Ты не должна это смотреть.
Я вздрогнула и закрыла альбом.
– Я не хотела, – сказала я, оборачиваясь. В дверях стояла Шона. – Прости, любопытство разобрало.
– Я не сержусь, – сказала Шона, – но им не понравится, что ты роешься в их вещах. Мисс Эшли не стоило это тут оставлять.
Она была моего возраста или на несколько лет моложе, около тридцати. Когда она откинула волосы назад, я ощутила что-то вроде дежа-вю, как будто я уже видела и ее, и этот жест. Я заметила татуировку на ее левой ладони, черный круг с изогнутыми спицами.
– Я просто хотела узнать, как выглядел Джаред, – сказала я.
– Идем, давай выйдем наружу. Я покажу тебе сад.
Тропинки вели по саду к дороге. Цветущие деревья каждый год прихватывали поздние заморозки, и некоторые лепестки побурели и опали. В основном здесь были яблони и груши, пока что никакого урожая, но Шона пылко рассказывала, как чудесно гулять здесь летом и собирать плоды для пирогов. Мой разум блуждал, я думала о Ньоку и о его корабле, «Кансере». Корабль отправился в Глубины времени, и я размышляла, побывал ли там и «Либра». Я размышляла о том, каким образом «Либра» сумел вернуться, причем так, что никто не заметил, или же корабль и не стартовал.
– Так значит, ты близкая подруга Николь, но никогда не встречалась с Джаредом? – спросила Шона.
– Я знаю о нем только то, что рассказывала Николь.
– Он умер за несколько лет до того, как я познакомилась с Коббом, – сказала Шона. – Они были близки. Кобб постоянно рассказывает про Джареда и их службу на флоте.
– Как ты познакомилась с Коббом? – спросила я.
– Я захаживала в его придорожное кафе, сельский бар для байкеров, – ответила Шона. – Там устраивали бои без правил, и мы с ним иногда болтали. Он представил меня всем остальным, всем «речным крысам».
Мы дошли до края сада, где росли бересклеты, мимо флигеля, который приобрел живописный вид из-за заброшенности. Мы увидели пикап Кобба, едущий по саду к дому.
– Нужно возвращаться, – сказала Шона. – Мы должны их встретить.
– Как ты там сказала? Насчет «речных крыс»?
– Они вместе служили на флоте. Джаред, Кобб и остальные, – сказала она. – Хильдекрюгер.
– И они так себя называли? Это что, была банда или типа того?
– Так они называли себя во Вьетнаме, – сказала Шона. – «Речные крысы». Они патрулировали там реки и постоянно об этом болтали, обо всем дерьме, которое там пережили. Хильдекрюгер всегда говорил, что они умеют выживать. Овцы обречены, но крысы выживут.
Мы прошли к старому амбару, собирая полевые цветы. На верхнем ярусе еще хранилось сено, но мисс Эшли использовала амбар под гараж. Внутри стоял старый и пыльный дом на колесах марки «Виннебаго». Мы свернули к дому.
Джаред Байтак. Чарльз Кобб. И другие, как сказала Шона. Команда «Либры» умела выживать, по ее словам. Речные крысы. Они не овцы. Мы часто шутили, что самый главный персонал в КК ВМФ – это два десятка психиатров, работающих с теми, кто возвращается из «Глубоких вод». Глубины космоса и Глубины времени не существуют в реальности, и все созданные там убеждения строятся на зыбкой почве. Побывавшие в Глубинах времени астронавты КК ВМФ часто страдают навязчивыми идеями, реагируют на события, которые никогда не происходили и, возможно, никогда не произойдут. Многие из тех, кто побывал в Глубинах космоса, возвращаются опустошенными, их оглушают огромные просторы космоса. Все человеческие стремления – ничто по сравнению со звездами.
Мы поужинали в напряженном молчании, мы впятером сидели за кухонным столом, тишину прерывал лишь звон вилок о фарфор и чавканье. Рагу, кукуруза, которую лущила Шона, и хлеб. Николь молчала с самого возвращения и выглядела более подавленной, чем когда-либо, и я гадала – то ли она горюет по Джареду, то ли что-то случилось во время их отсутствия. Я пыталась похвалить стряпню, мисс Эшли и Шона улыбнулись в ответ, но Кобб ел быстро, уставившись в экран телефона, и раздраженно вышел из-за стола.
Я помыла посуду, а Шона ее вытирала, мисс Эшли поставила на стол кофе. День угасал. Я не знала, куда ушли Николь и Кобб. Я присоединилась к мисс Эшли за кофе, а потом вышла из дома. Вид был великолепный – дом и амбар выделялись в сгущающихся сумерках. Я прогулялась до дальней стороны дома и заметила Николь, она прислонилась к притолоке открытой двери амбара и курила «Парламент». В развевающемся белом платье и наброшенном на плечи пальто она казалась призраком.
– Вот и ты, – сказала она бархатистым голосом между затяжками.
