– Муж всегда говорит мне: «Оля, у тебя талант все портить», – вздохнула Ряжская. – Вот и опять… Да ладно, не хмурься. Никто за тобой не следит, не льсти себе. Просто видели тебя в прошлые выходные на Сухаревке, в ресторане с какой-то огненноволосой красоткой. Ты на нее смотрел как обжора на пончик, а она на тебя, как лиса на Колобка. Я за тебя порадовалась.
Интересно, врет или нет? Это Ряжская, тут так сразу не поймешь. Надо будет смешать зелье, отбивающее память, с зельем правды и как-нибудь ее им накормить. Сразу, одним махом, все у нее выспросить и понять, что к чему.
– Ладно, давай так, – Ряжская протянула ко мне ладони, и я, поняв, что она хочет, ответил ей тем же жестом. – Будем считать, что мы так и не поговорили. Идет?
– Идет, – я еле подавил улыбку. – «Мирись, мирись, мирись» говорить будем?
– Там, насколько я помню, надо пальцами цепляться, – неуверенно произнесла она. – Да и годы наши не те. Уффф… Опять я про возраст. Саша, это ты во всем виноват!
– Как обычно, – пожал плечами я. – Мне не привыкать.
– Но об одном одолжении я тебя попрошу. – Ряжская разжала ладони, после снова открыла клатч, достала из него пакетик, в котором лежал светлый волос, и показала его мне. – Сделаешь для меня кое-что?
– Кое-что, – задумчиво произнес я. – И что именно?
– На твое усмотрение – Ольга Михайловна положила пакетик на стол и толкнула своим наманикюренным ноготком ко мне.
– И не жалко человека? – поинтересовался я. – Вы же знаете, что было с Яной Вагнер.
– Ты тогда упомянул о том, что это не предел, – голос женщины приобрел жесткие нотки. – Я попрошу тебя в данном случае не слишком либеральничать. Этот человек мне много чего задолжал.
– Нет, – подумав, ответил я. – Извините, но нет. Может, это и правда не очень хороший человек, может, он это заслужил. Но вы меня с кем-то спутали. Не мой это профиль.
– Иногда друзья оказывают друзьям услуги. Просто так, потому что те их об этом просят.
– Если в ваш дом нагрянет беда, я первый приду к вам на помощь, – заверил я ее. – Но не надо заставлять делать меня то, чего я не хочу. Я так прожил почти четверть века, и сейчас пытаюсь все изменить. Точнее – я принял решение, что все изменю. И это входит в число вещей, которые не вписываются в мою новую картину мироздания.
– Красиво, звучно, пафосно, – одобрила Ряжская. – Но скажу сразу, мой милый – ничего у тебя не получится. Ты стремишься к идеалу, это похвально. Но вокруг тебя все тот же неидеальный мир, и это противоречие быстро сломает твои благие намерения. Так что я оставлю здесь волос госпожи Соломиной, думаю, он тебе еще понадобится. И вот еще.
Она положила на стол конверт, причем довольно пухлый.
– Нет-нет – перехватила она мой взгляд – Это не мотивация. За дружеские услуги не платят, а я просила тебя именно о такой. Тут твой процент за удачную сделку. Здание-то теперь наше, и получили мы его не без твоей помощи. Ты же тогда об этом подумал, верно? И, поди, скрягой меня в мыслях обозвал.
Я почувствовал, как краснею. Было такое, чего врать?
– Бери, ты эти деньги честно заработал. – Ряжская толкнула конверт ко мне, тот по дороге зацепил пакетик, да так, что они оба оказались напротив меня. – Купи себе чего-нибудь. Например, приличные ботинки. Или костюм получше. А я пошла, мне сегодня до конца дня надо в еще один фонд успеть. Я там чек вручаю, на этот раз на науку. Времени на эти вещи уходит невероятно много, но благотворительность нужна. Сейчас без нее никуда. Тренд, надо соответствовать. Опять же налоговые льготы кое-какие. Так что – до встречи!
И она покинула переговорку, а я остался сидеть в ней. Конверт так и лежал на столе, причем мне даже не хотелось в него заглядывать. Не мотивация, говоришь? Ну-ну.
Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова Волконского.
– Ушла? – спросил он у меня.
– Отбыла, – подтвердил я. – Нести добро людям.
– Это она умеет, – хмуро сказал Волконский и вошел внутрь. – А это чего у тебя на столе? Саш, ведь тут не то, о чем я подумал?
– Нет, это не маракасы, – неуклюже пошутил я. – Дим, я не живу в твоей голове. Откуда мне знать, о чем ты думаешь?
– Деньги, – Волконский взял конверт и заглянул в него. – И хорошие деньги. Смолин, ты в своем уме? Прямо в банке, в переговорной держать левые «бабки». А если кассовая проверка? А служба безопасности?
– Дим, ты себя слышишь? – я даже вышел из навалившейся было на меня апатии. – Какая кассовая проверка, каким боком я к ней отношусь? А безопасность… И что они скажут? Даже не это главное. Кому? Семейству Ряжских? Ты же не дурак, понимаешь, кто данный конверт тут оставил.
– Н-да. – Волконский положил деньги обратно на стол. – Тоже верно. Но все-таки – убрал бы ты их все-таки. От греха. И так скажу – не дело это, Саша. Правда, не дело. Все понимаю – переходный период, ты вроде как фаворит новых собственников, тебе можно больше, чем остальным, но все-таки – не надо. Знаешь, есть порядок, есть регламент, и они должны выполняться при любых обстоятельствах. Это как флаг корабля – пока он не спущен, боевая флотская единица остается таковой и живет. Мне неизвестно, что там будет дальше и со мной, и с банком. Я просто каждый день делаю свое дело так, чтобы мне самому перед собой стыдно не было.
– Хорошо сказано, – без тени иронии сказал я и убрал деньги во внутренний карман пиджака, а после прихватил со стола и волос неизвестной мне госпожи Соломиной. – Я всегда тебя уважал.
– Врешь, – беззлобно ответил мне Волконский. – Поначалу ты меня недолюбливал, я знаю.
– А тебе до этого было дело? – рассмеялся я. – Плевал ты на мою нелюбовь с Пизанской башни.
– Плевал, – подтвердил Волконский. – Для всех хорошим не будешь. И чем выше ты вскарабкаешься, тем меньше надо на это внимание обращать. Иначе пропал ты
