И я подала заявление на эту программу.
Эмили была беременна. Беременность протекала тяжело. В первом триместре у нее чуть не случился выкидыш. Всего на двадцатой неделе у нее начались схватки. Мама, которая уже давно была повитухой, давала ей настойку зверобоя и другие средства. Схватки ослабели, но не прекратились.
Возвращаясь в Олений пик на Рождество, я думала, что застану Эмили в постели. Это оказалось не так. Она с другими женщинами стояла у кухонной стойки и процеживала настои. Она мало говорила, улыбалась еще реже. Эмили просто ходила по дому и приносила калину и пустырник. Она была настолько тихой, что стала почти невидимой, и через несколько минут я вообще о ней забыла.
Со взрыва прошло полгода. Хотя отец поднялся на ноги, было ясно, что он никогда больше не станет таким, как раньше. Он с трудом мог пройти по комнате не задыхаясь – так сильно были повреждены его легкие. Кожа на нижней части лица восстановилась, но была тонкой и восковой, словно кто-то наждаком отшлифовал ее до прозрачности. Уши были покрыты грубыми шрамами. Губы стали тонкими, и рот обвис, от чего отец сразу превратился в настоящего старика. Но больше всего пострадала его правая рука. Она сразу же притягивала взгляд, потому что была изувечена сильнее, чем лицо. Каждый палец застыл в своем положении: одни согнулись, другие искривились, и рука превратилась в искалеченную лапу какого-то фантастического зверя. Он мог держать ложку, зажав ее между загнутым вверх указательным и согнувшимся вниз безымянным пальцем, но есть ему было трудно. И все же я не переставала удивляться тому, какие чудеса удалось сотворить маме с ее мазью из окопника и лобелии. Это поражало всех. Когда мама сумела залечить отцовские ожоги, ее мазь стали называть Чудесной Мазью.
Во время первого ужина после моего возвращения отец говорил о взрыве как о милости Господней.
– Это было благословение, – сказал он. – Чудо. Бог продлил мою жизнь и послал мне великое призвание. Свидетельствовать о силе Его. Показать людям, что есть другой путь к здоровью, кроме медицинского истеблишмента.
Я смотрела, как он безуспешно пытается удержать нож, чтобы разрезать мясо.
– Мне никогда не грозила никакая опасность, – твердил отец. – Я вам докажу. Как только я смогу пройти через двор, я возьмусь за резак и сниму очередной бак.
На следующее утро, когда я спустилась к завтраку, вокруг отца собралась группа женщин. Они слушали, приглушенно переговариваясь, и блестящими глазами смотрели на отца, рассказывающего о божественных видениях, явившихся ему, когда он находился между жизнью и смертью. Женщины смотрели на него как-то странно. С необычным обожанием.
Все утро я наблюдала за женщинами и удивлялась той перемене, какую чудо, произошедшее с моим отцом, совершило в них. Прежде женщины, работавшие у моей матери, относились к ней спокойно, задавали ей вопросы относительно работы. Теперь их тон стал мягким и восхищенным. Произошедшая трагедия заставила их соперничать за симпатию моей матери и отца. Эту перемену можно было описать очень просто: раньше женщины были работницами, теперь стали последовательницами.
История чудесного спасения отца стала мифом творения: ее пересказывали снова и снова. Услышав единожды, ее хотели слушать вновь. В доме не было минуты, чтобы кто-то не рассказывал о свершившемся чуде, и зачастую рассказы эти были весьма неточными. Я слышала, как мама говорила собравшимся женщинам, что у отца были ожоги третьей степени шестидесяти пяти процентов верхней части тела. Я запомнила это не так. Насколько я помнила, значительная часть ожогов была поверхностной. Руки, спина и плечи почти не пострадали. Ожоги третьей степени были лишь на нижней части лица и кистях рук. Но я ничего не говорила.
Впервые в жизни мои родители стали единым целым. Мама больше не оспаривала слов отца, когда он выходил из комнаты. Она перестала даже тихо высказывать собственное мнение. Чудо ее изменило – превратило в него. Я помнила ее молодой повитухой, осторожной, заботящейся о тех, чья жизнь оказалась в ее руках. Теперь же в маме не осталось и капли мягкости и кротости. Сам Бог направил ее руку, и никакого несчастья не может случиться, если не будет на то воли Господней.
Через несколько недель после Рождества из Кембриджа пришел ответ. Мое заявление было отклонено.
Когда я зашла в кабинет профессора Керри, он сказал:
– Конкурс очень большой.
Я поблагодарила его, но вышла не сразу.
– Подождите-ка, – вдруг сказал профессор. – Из Кембриджа мне написали, что я могу оспорить их решение, если сочту его несправедливым.
Я не поняла, что он имеет в виду, и он повторил:
– Я могу помочь только одному студенту. Если ты хочешь, они готовы предложить тебе место.
Я не могла поверить, что мне действительно удастся поехать. Потом поняла, что мне понадобится паспорт, а без подлинного свидетельства о рождении я вряд ли смогу его получить. Таким, как я, не место в Кембридже. Мне показалось, что университет сам понял это и попытался предотвратить страшное кощунство.
Заявление о выдаче паспорта я подавала лично. Увидев мое отсроченное свидетельство о рождении, клерк расхохотался.
– Девять лет! Девять лет – это не отсрочка. А другие документы у вас есть?
– Есть. Но во всех стоят разные даты рождения. А в одном даже имя у меня другое.
Клерк все еще улыбался:
– Разные даты и разные имена? Нет, так не пойдет. Вы никак не можете получить паспорт.
Я несколько раз возвращалась к этому клерку, все сильнее впадая в отчаяние. В конце концов решение было найдено. Моя тетя Дебби пришла в суд и под присягой поклялась, что я именно тот человек, кем себя объявляю. Мне выдали паспорт.
В феврале Эмили родила. Ребенок весил шестьсот грамм.
Когда в Рождество у Эмили начались схватки, мама объявила, что беременность разрешится по Господней воле. Воля Его заключалась в том, чтобы Эмили родила дома на двадцать шестой неделе.
В ту ночь разыгралась настоящая буря. В горах бывают такие бури, когда пустеют дороги и закрываются города. Роды Эмили шли уже долго, и мама поняла, что ей нужно в больницу. Младенец, которого назвали Питером, родился через несколько минут. Он выскользнул из Эмили так легко, что мама буквально «поймала», а не приняла его. Ребенок молчал, кожа его была серой. Шон решил, что он мертвый. Но мама услышала легкое сердцебиение – она увидела, как под тонкой пленкой кожи бьется крохотное сердце. Отец бросился к микроавтобусу и начал соскребать со стекла снег и лед. Шон вынес Эмили и устроил ее на заднем сиденье. Мама положила ребенка ей
