А стоит выйти из хлева, свернуть в сторону, пройти по дорожке, так сразу уткнешься в его, Олежкины, владения: большая печь с теплыми даже в самую стужу боками, запах горячего хлеба, раскаленных углей и мучной взвеси. Все нужное для пирогов привозилось из города, но готовили они сами, с особым трепетом пекли ноздреватый, пышный хлеб. Лежка любил держать его в руках, вдыхать теплый, сытый дух спокойствия и дома.
Сам дом высился посередине: в два крепких этажа, с терраской и высокой лестницей — резные ставни, завалинки, покатая крыша — ее Батюшка успел заложить городской черепицей, чтобы не текла в дни октябрьской мороси. Он вообще не гнушался благ цивилизации, это Матушка не признавала их, но разве поспоришь с Хозяином? Кто теперь будет уходить к людям, чтобы принести в дом важные мелочи, которые ничем не заменишь, никак не найдешь в лесу? Олежка не знал ответа. Он просто шагал через родовую поляну, смотрел на очертания дома, с трудом различимые в кромешной темени, и никак не мог понять, что так пугает его в привычной картине.
Только ступив на первую, уютно скрипнувшую ступеньку, Лежка вздрогнул, запрокинул голову, чтобы увериться, и бросился наверх.
На него равнодушно смотрели темные провалы слепых окон. Да только в доме, где ждет новостей, мается, боится, тревожится Стешка, не может быть темно. Там должен гореть огонь печи, на каждой полочке — полыхать свечи, даже старую лампадку зажгла бы дрожащая рука сестры, и никак иначе. Уж Стешку Олег знал, уж ее большое, кроткое сердце успел выучить не хуже родного двора. Сестрица бы не уснула, не ушла бы к себе баюкать Феклу. Она бы застыла в окне — бледная, тоненькая, то ли живая девица, то ли дух лесного рода.
Но из окон лилась одна только тьма.
Лежка распахнул дверь, та скрипнула, отворяясь. Из коридора пахнуло безмолвием. Олег переступил порог, слыша, как бешено колотится в груди сердце. Иных звуков в доме не было.
— Эй… — чуть слышно прошептал Лежка.
Шепот его разнесся по дому, отскочил от стены, уперся в дверь Матушкиной спальни, скользнул в тонкую щель, что вела в комнату общую. Там должна была ждать их возвращения Стешка.
Олег постоял, моля лес послать им спасение, но сестра не отозвалась. Только дом легонько скрипел, продолжая вековое свое житье.
— Стешка!.. — уже громче позвал Лежка.
Теперь его голос прорезал тишину, проник в стены, отозвался в них новым скрипом. Но сестра молчала.
«Спит, — мелькнуло в голове. — Спит. Умаялась, прилегла на минутку и уснула».
Кого уговаривает он — себя ли, дом ли, тонущий в тишине, лес ли, равнодушно шумевший вдали, — Олег не знал, но твердил это, пока шел по коридору, с трудом поднимая ноги над полом, — тело вмиг стало непослушным. В общей комнате царила все та же тишина. Лежка заглянул в щелочку, но, ослепленный страхом, не смог ничего разглядеть.
— Стеша… — жалобно протянул он, чувствуя, как немеют губы. — Стеша!
Глаза привыкали к темноте не так быстро, как звериные, но мало-помалу Олег начал различать, что тьма комнаты рассеивается, что в ней скрываются линии, грани и силуэты. В центре раскинулся стол — еще недавно на нем бессильно распластанным лежал Дема. Полочки на стенах, склянки, расставленные по ним. Длинная скамья в углу, стеганое покрывало. Края мягко спускались на пол. Лежка скользнул по ним взглядом и лишь потом разглядел, что на полу лежит еще что-то. То ли коврик, принесенный кем-то из спальни и брошенный кулем, то ли куртка, скинутая с усталых плеч. Стешки в комнате не было.
Олег судорожно выдохнул, понял вдруг, что все это время не дышал. Сведенная внезапным страхом грудь не способна была на простое, изученное за годы жизни движение. Теперь же Лежка позволил себе перевести дух. Он легко распахнул дверь, вошел в комнату и зашагал к полкам — на одной из них обязательно найдется свеча. Олег уже представлял, как заиграет веселым огнем фителек, как вместе они войдут в девичью спальню и найдут там сестер.
Видать, Стешка увела Феклу в кровать и сама прилегла, тут сон ее и сморил. Лежат они теперь рядом, сплетясь руками, как ивы — тонкими веточками. И во сне их лица спокойны, ласковы и нежны. Лежка сглотнул, прогоняя внезапные слезы. Он не успел как следует привязаться к старшей сестре — слишком мал был, когда она ушла в лес по зову неразумного сердца, а вернулась пустой. Но Стешку он любил. Ему хотелось поскорее увериться, что все в порядке, что сестрицы спят, а ему остается лишь найти серп и вернуться в лес. Он почти добрался до полки, даже потянулся к ней, когда нога вдруг заскользила на чем-то липком. Олег взмахнул руками, теряя равновесие, и повалился навзничь, не успев даже вскрикнуть.
Это было смешно. Шлепнись он так при Демьяне, брат долго бы потом вспоминал его неуклюжесть. Вот тебе и лесной род, вот тебе и сын своего отца да брат зверя! Лежка попытался встать, оперся ладонью о пол, но рука тут же поехала в сторону. Липкое прикосновение чего-то густого заставило Олега вздрогнуть. Он опустил глаза. По полу расползлось широкое темное пятно. От него резко пахло смертью. Лежка поднес испачканную ладонь к лицу и наконец понял, что та густо вымазана кровью.
Крик застрял в горле. Олег попятился, размазал кровь по половицам. Остановился лишь, когда уперся спиной в стену. За ним тянулся след, будто раненый медведь полз в берлогу. Но Олег не был зверем, иначе не позволил бы себе еще один жалкий, просящий стон.
— Стешка… — Голос его достиг безжизненного тюка, что продолжал валяться на полу, раньше, чем Олег понял.
Он всхлипнул, дернулся, попытался, но не смог встать, и на четвереньках пополз к тому, что не было ни ковром, ни сброшенной курткой. Когда его вымазанная родной кровью рука нащупала ослепительно холодную ладошку сестры, в окно
