С этими словами он без размаха, без напряжения отшвырнул Сашку прочь. Она брякнулась на коленки. Неловко, неумело. Умение группироваться ее сильной стороной отродясь не было. Больно, черт, как же больно. Прямо хоть по полу распластывайся и скули. А нельзя. И смотреть, как перед тобой человека убивают, – тоже нельзя.
Она поднялась, смахивая слезы с глаз и глотая, задавливая рыдания.
И осеклась.
Между мыкарем и его прозрачной хрупкой жертвой происходило… нечто. Нечто, чему она не могла подобрать названия. То ли в силу жизненного опыта ей словарного запаса не хватало, то ли в человеческом языке названий для таких процессов изначально не было.
Мыкарь снова вскинул руки. Он вновь играл на невидимых струнах. Во всяком случае, пространство отзывалось той же странной, тревожно-манящей мелодией, что несколько минут назад. И было очевидно, что он пытается замедлить бег этой музыки. Еще секунду, еще и еще…
Он не отрываясь смотрел на стеклянную.
Струны оказались нитями. Неявными, но явно существующими. Взрослая кофейная ведьма сейчас была марионеткой на нитях, нотой, скользящей по струнам и ладам. Звуком, который вот-вот смолкнет. Который уже тает, затихая…
– Сколько в мире мыкарей. – Горький голос погибающей ведьмы не нарушил ни мелодии, ни тишины, которые парадоксально, но неоспоримо соседствовали в кофейном коридоре. – Десятка два. Почему этим оказался ты?
– Не мне решать, – ответил мыкарь, – прости. Прости меня. И не смотри мне в глаза.
– А если нет? Не прощу. Не отвернусь. Хоть такую-то радость я могу себе позволить… напоследок…
А что было потом, Саша не увидела, потому что перекипевший разум отказался отражать и фиксировать такую реальность. И она ухнула в глухой тяжелый обморок, как в кофейную гущу. Последним ощущением ее стало удивление. Обморочная гуща пахла шоколадом. И запах его стал плотнее и слаще, когда она открыла глаза. Щеки горели.
– Прости, опоздали, – виновато сообщил Амарго. – И еще раз прости, я тебе по лицу заехал. Ну… обморок такая штука… а в коридорах мало способов реанимировать ведьму, которая в мертвую царевну сыграть решила. Целовать тебя без сознания – только обламываться.
– Цело… что?… – Сашка поняла, что сидит, привалившись к стене. Из-за трубовидной формы коридора перехода между полом и стеной не было. Сидеть, опираясь о вогнутую «стену» было сплошным удовольствием. Да только никаких удовольствий она себе позволить не могла. Сашка стряхнула руки Амарго со своих, машинально удивилась тому, что никаких шоколадных клякс на ней не осталось. Да и вообще ощущение было такое, что вот эта живая шоколадная скульптура прикасается к ней через фантик. Сашка рывком поднялась на ноги, ойкнула от накатившего головокружения, споткнулась о собственную сумку, валявшуюся тут же под ногами, и оперлась рукой о стену. – Вы помешали мыкарю? Она… ее спасли? Кто-то пришел кроме вас?
– Нет, Саш. – Лиза шмыгнула носом и поддержала шатавшуюся подругу. – Только мы двое. Больше никого поблизости не было. А если бы и были, никто бы не полез наперерез мыкарю. В смысле, пока ты не нарушил баланс, никто тебе не запретит с ним подраться. Но на всякий случай, все… ну… себя берегут, не нарываются.
– А Галине ничем уже не помочь. – Амарго разом растерял свою дурашливость. – Можем мыкаря за руки хватать, можем на него стену обрушить. Бесполезняк.
– Или просто тоже… не нарываетесь. – Внутри стало горько, как от подгоревшего черного кофе.
– А вот этого не надо. – Амарго сказал это резко и как-то очень по-взрослому. – Мыкарь – не убийца. Во всяком случае, не тот убийца, которого можно остановить, если как следует напрячься. Нет. Он… смерть. Можешь ты, Саша, помешать смерти наступить? Нет? Но не потому что ты не нарываешься. Потому что это невозможно.
Сашка убито молчала. Феечки, которые, оказывается, все это время кружились неподалеку, робко приблизились.
Амарго всмотрелся ей в лицо. Ей показалось, что по щекам у нее потекло какао от этого взгляда. Только, собственно, какао там было процентов девяносто. А сахара не было вовсе. Горечь, горечь, горечь…
– Мыкарь может по полу кататься, просить «нет, нет, пожалуйста, не надо, я не хочу убивать». Бесполезно. Даже маньяк может удержаться, если мотивация достаточно сильная. А он не может. Он даже не стихия. Стихиям можно противостоять. Ему – нет. Другое дело, что когда он… в своем праве, то у него можно череп украсть, не то что бессознательную тебя.
– А этот… беглец из Небытия тоже не может ему противостоять? – выдавила Саша. Лиза покачала головой. Шоколадное лицо Амарго дрогнуло, словно он вскинул брови.
– Беглец из Небытия? – повторил он. – Не знаю. Но думаю, может. Он же уже как бы… в общем, на него у мыкаря права нет. Может, управа найдется. Но это еще бабушка надвое сказала.
– Не право, но управа. Ты у нас поэт, – пожала плечом Лиза.
– Это только звучит так поэтически, – отмахнулся Амарго. – На деле управа – это банальный мордобой. В обыденной реальности, не в коридорах. Со всеми вытекающими – трупы, полиция… Вот Галину теперь просто не найдут, если искать вообще станут.
– Почему? – спросила Саша. Думать о стеклянной Галине было больно. Как будто, несмотря на слова Амарго, она, Саша, могла помочь, но почему-то не стала. Ну, то есть как почему… чтобы не нарываться.
– Она же погибла в коридоре, – просто ответила Лиза. – А раз так, то и выйти в обычное пространство не смогла. Нет ее там. Хоть всю землю перерой, хоть ищеек приведи.
– Но ее же искать будут… семья и все такое. – Саша почувствовала вялость собственных доводов еще до того, как Лиза возразила.
– Не будут. Не было у нее никого. Как и у всех прочих ведьм. И ведьмаков, – коротко и непривычно сердито сказала она. – Саш, ты не думай, что быть ведьмой – это сплошной праздник. Слышала про то, что у нас нет судьбы?
Сашка кивнула.
– А знаешь почему?
Сашка замотала головой, хотя ответ уже начал вызревать в ее собственной голове.
– Потому что нет судьбы, значит, ничего нам не суждено, – сказала со слезами в голосе, чуть ли не срываясь на выкрик, подруга. – Ни любви, ни семьи, ни друзей. Даже хоть каких-нибудь деяний… ну там, подвигов, открытий… Ничего. Можно надорваться, пытаясь это исправить. Все равно ничего не получится. Только кофейные коридоры, чужие чувства-веяния. И Игра, чтоб ей провалиться.
– Я так не хочу, – в бессчетный за сегодня раз сказала Сашка, только едва ли не в первый раз вслух.
До вчерашнего утра Сашка жила, покорная своей судьбе (которой, как оказалось, у нее вовсе нет!). Скучала по маме, упорхнувшей аж на другой континент, но даже не просила ее вернуться или забрать дочку к себе. Спокойно принимала доброжелательное равнодушие
