В следующий понедельник Кон появился в Овальном кабинете. Иванка сидела на диване. Келли стоял у президентского стола.
Кон дошел до середины кабинета, когда Трамп спросил: «Значит, ты все-таки решил уйти?»
«Да, сэр».
«Я не сделал ничего такого», — повторил Трамп. Ты уходишь «из-за своих друзей-либералов с Парк-авеню». «Это все, должно быть, твоя жена», — обвиняющим тоном сказал он. Он рассказал историю об одном великом гольфисте. Жена гольфиста постоянно жаловалась, что каждый уик-энд муж уезжает из дома. Он ее послушал, и теперь, сказал Трамп, завершая свою поучительную историю, этот некогда великий гольфист продает мячи для гольфа и зарабатывает жалкие гроши.
«На твоем месте мечтает оказаться каждый, — сказал Трамп. — Я сделал огромную ошибку, предложив этот пост тебе».
Президент продолжал исходить ядом. Кон был потрясен. Первый раз в жизни с ним разговаривали в таком тоне. «Это предательство», — заявил Трамп.
Затем он сменил тактику; теперь он попытался сыграть на чувстве вины Кона: «Наша экономическая политика в твоих руках. Никто, кроме тебя, не справится с налоговой реформой. Ты не можешь взять и уйти». Кон потратил несколько месяцев на разработку масштабного плана снижения налогов и находился в процессе переговоров по его согласованию с Холмом, что было чрезвычайно сложным, полным подводных камней делом. «Как ты можешь бросить меня в таком подвешенном состоянии?»
«Сэр, я ни в коем случае не хочу бросать вас в подвешенном состоянии. Я не хочу, чтобы кто-либо считал, что я способен на предательство. У меня есть репутация, и я дорожу ею больше всего на свете. Я работаю здесь, в Белом доме, бесплатно. Дело не в деньгах. Я хочу помочь моей стране. Если вы считаете, что своим уходом я предам вас, я не уйду, — и, успокоившись, добавил: — Я останусь и закончу с налогами. Но я не могу находиться здесь и молчать».
Вице-президент Пенс, который некоторое время назад зашел в кабинет, подошел к Кону и признательно дотронулся до его плеча. Нам нужно удержать Кона, сказал Пенс, но он понимает его положение. Кону нужно публично высказать свою позицию.
«Ну так пусть выступит и скажет, что хочет, — заявил Трамп. — Мнучин же это сделал».
Мнучин выступил с заявлением: «Я решительно осуждаю действия тех, кто полон ненависти… Они никогда не получат ни моей поддержки, ни поддержки президента и его администрации». Он процитировал первоначальное осуждение Трампом событий в Шарлотсвилле и добавил: «Поскольку я сам еврей… мне трудно поверить в то, что приходится оправдывать себя или президента в связи с этим делом. Я считаю своим долгом заверить вас в том, что президент никоим образом, ни в коей мере не приравнивает неонацистов и другие группы ненависти, поддерживающие насилие, к группам, которые выражают свою волю мирным и законным путем».
Трамп привел в пример и других, кто дистанцировался от него.
«У меня нет трибуны», — ответил Кон.
«Что ты имеешь в виду?» — удивился Трамп.
У членов кабинета министров есть свои пресс-службы, сказал Кон. «Они могут делать заявления когда захотят. Я же помощник президента. Мне не положено делать заявлений для прессы».
«Мне все равно, — сказал Трамп. — Можешь хоть сейчас встать за трибуну и сделать заявление». Он предложил Кону немедленно отправиться в пресс-центр Белого дома.
«Нет, сэр. Я так не могу. Мне будет неловко. Позвольте мне сделать по-своему».
«Мне плевать, как ты это сделаешь, — ответил Трамп. — Я просто не хочу, чтобы ты уходил, пока не закончишь с налогами. Можешь сказать все, что считаешь нужным».
«Хотите увидеть до моего выступления, что я собираюсь сказать?»
Казалось, Трамп заколебался. «Нет, — выпалил он. — Говори все, что хочешь». Но секунду спустя ему стало любопытно, что именно собирался сказать Кон. «Можно сначала это посмотреть?»
Кон сказал, что составит текст вместе со службой по связям с общественностью Белого дома.
Когда Кон вышел из Овального кабинета, генерал Келли, который слышал весь разговор, затянул его в Зал заседаний кабинета. Согласно записям, которые Кон сделал после встречи, Келли сказал ему следующее: «Вы проявили величайшее самообладание, которое я когда-либо видел. Будь я на вашем месте, я бы взял прошение об отставке и засунул ему в жопу шесть раз подряд».
Несколько минут спустя в кабинет Кона в Западном крыле зашел Пенс. Он еще раз заверил его в своей поддержке. Скажите все, что вы хотите и считаете необходимым сказать, и продолжайте служить нашей стране, сказал он, поблагодарив его за все.
Кон решил высказать свою позицию в интервью Financial Times: «Эта администрация может и должна работать гораздо лучше. Мне крайне трудно решить, как поступить — уйти в отставку или остаться. Я также считаю необходимым выразить свое глубокое сожаление. граждан, выступающих за равенство и свободу, ни в коем случае нельзя приравнивать к белым шовинистам, неонацистам и ККК».
Кон понял, что Трамп на него злится. Две недели президент с ним не разговаривал и намеренно игнорировал на регулярных встречах. Наконец в какой-то момент Трамп повернулся к нему и спросил: «Гэри, что ты об этом думаешь?»
Президентский бойкот закончился, но шрам остался.
Для Роба Портера Шарлотсвилль стал переломным моментом. Трамп пренебрег мнением почти всего своего аппарата, всей своей команды советников и помощников. Он делал это и раньше. Извращенная независимость и иррациональность то отступали, то снова захлестывали его, подобно приливам и отливам. Но с Шарлотсвиллем шлюзы открылись настежь. Буквально несколькими словами Трамп провел черту. «Не было больше президентства, — сказал Портер. — Не было больше Белого дома. Был один человек — такой, какой он есть». Трамп показал: он будет делать то, что считает нужным, не считаясь ни с кем.
Как и все, кто находился близко к президенту, — кроме, разве что, Хоуп Хикс — Портер как нельзя лучше видел, что избрание Трампа обострило раскол в стране. Отношения со СМИ достигли пика враждебности. Культурные войны возобновились и даже приобрели расистский окрас. Трамп, казалось, усугубил все болезни.
Портер задавался вопросом: можно ли залечить эти
