– Кем избранная, что ты глупости городишь?
– Душой ее избранная. Вот я тебе расскажу, ты пей чай, пей, бараночку возьми, а я пока рассказывать буду. Как этот мир устроен и другие тоже. Миров-то неисчислимое множество, и души везде летают. Вот одна душа тебя и выбрала. Приглянулась ты ей. Ты ж девка положительная, я вижу. И мать из тебя хорошая получится. А ей, душе, тоже ласки да тепла хочется. Неизвестно, сколько она в потемках обреталась. Хочется, чтоб полюбили ее, пригрели. Вот этим ты и займешься. – Касьян выдохнул. Хотел добавить «чтоб на глупости времени не хватало», но почему-то передумал.
Успокой-трава сработала. Катя уснула. Касьян укрыл девушку залатанным одеялом, подложил подушку под голову. Можно и самому вздремнуть. Хотя какой там сон – солнце вовсю светит, дождя как не бывало. И все-таки крепкая трава оказалась, глаза Касьяна сами собой закрылись. Не слышал он воркования голубей, не слышал, как ушла Катя.
Проснулся Касьян под вечер – нет девушки. Тревожно стало. Домой ушла или другую башню облюбовала? Неспокойно ни днем, ни ночью. Стоит только провалиться в сон, и снова та же лестница под ногами: бежит Касьян наверх, задыхается, скорей, скорей, коснуться рукой заветной дверки…
– Кто здесь? – домовой схватил оплавленную свечу, всмотрелся в темноту.
– Я это, Катя. Не прогонишь?
– Что это ты опять пришла?
– Покажи мне еще мое будущее. Дочку покажи.
Касьян только рад. Всегда пожалуйста. И про будущее поговорить, и про домовых рассказать. Много чего знает он интересного, для человеческого уха непривычного. Вот про Гришку хотя бы. Ведь оболтус оболтусом, а с женским полом везет. Среди домовых женщин нет, так он к кикиморам подался. Нашел там себе Малашку, охмурил. Теперь вот отцом стать собирается. Только сдается Касьяну, не очень он понимает, как оно, отцом-то быть. Ветер один в башке.
– Гришка? – Катя поморщилась.
– Что, имя знакомое? – усмехнулся домовой. – Видать, все Гришки одним миром мазаны. Не иначе как в имени дело.
Осень прошла как в раю. Катя приходила почти каждый вечер. Касьян побрился, прибрался в башне. И все рассказывал, рассказывал. Настала зима, Катя приходила все реже, а потом и вовсе перестала. Гололед, опасное это дело, ходить по нему беременным. Касьян понимал, но все равно грустил. А когда пришла весна, беспокойным стал, все чаще стоял у окна и смотрел на дорогу. И однажды увидел Катю. Да не одну, а с коляской. Помахала девушка рукой домовому и пошла потихоньку к городу. Коляску перед собой катит и все на башню оглядывается. Видел ее домовой или нет? Да видел, видел. Касьян улыбнулся. Теперь все будет хорошо. Вот если бы еще гадание по книге поваренной сбылось, что за волшебную выдал. Наговорил тогда кучу небылиц, а в жизни всякое бывает, возьмет да сбудется.
И вдруг увидел Касьян свой мучительный сон, как явь перед глазами промелькнул. Бежит, бежит Касьян вверх по лестнице. Колокола вовсю звонят, не иначе, праздник. Добежал до самого верха, схватился за ручку дверцы, толкнул что было силы. Взлетела напуганная стая голубей, взмыла в небо над колокольней. Сердце колотится, но не от бега. Вот он, край, там внизу – успокоение. Незачем жить! Все одно – без Натальи не жизнь. Бог забрал. Черта с два, нет никакого Бога! Глянул вниз, голова закружилась. На секунду засомневался, да поздно. Дерево скользкое, накануне дождь прошел. Нога поползла вниз, за ней вторая. Взмахнул руками, как птица крыльями, да не дано людям-то. Стремительно понеслась на Касьяна земля. Еще успел подумать: «Зачем?!»
– Кх-м, – раздалось позади, домовой вздрогнул, обернулся.
– Гришка? Ты чего здесь?
– Главный тебя к себе кличет. Говорят, испытание ты какое-то прошел. Вольную получаешь – грех с тебя снимают. Повезло. А я вот вместо тебя здесь буду.
– Что, снова выперли?
– Да не, дочка у меня вылупилась вчера, – Гришка улыбнулся так, что на секунду затмил солнце, – на меня похожа. Главный говорит – чудеса генетики. Че это, не знаешь? Мы дочку Катькой решили назвать, ты не против? Так что работа мне серьезная теперь нужна, потому как семейный я, вот.
Касьян усмехнулся. Его душа теперь свободна. Спасший чужую душу снимает грех со своей. Но зачем ему эта свобода? Он здесь на своем месте. Сколько еще таких дурех, как Катька, бродит по свету. А что Гришка? Посерьезнеет он после вылупления дочки или нет, кто гарантии даст? Надейся на такого. Так что никуда Касьян отсюда не уйдет. Нешто Гришка справится? Одно слово – оболтус.
Елена Жидкова
Дед Митяй, дыра и черти
Утро для Митяя Матвеича началось как обычно. Проснулся спозаранку, глянул за окно – там солнышко. Вышел на крыльцо, потянулся сладко, на ступеньку присел. Прищурился, по сторонам глянул – на огороды, лебедой поросшие, на сады колхозные, все в вишневом цвете. Хорошо! Пойти, что ли, на поля посмотреть – начали уже копать или нет? Ему все одно, но смотреть, как другие работают, приятно.
Плеснул Матвеич себе на лицо водицей из кадки, утерся рукавом. За калитку вышел. Поглядел, как она на петле одной висит, головой покачал. Починять надо, да…
Солнышко майское, теплое, резво в небо поднимается. Травушка зеленеет. Лето скоро. Благодать!
На сельской улице тихо, ни души – все при деле. А то! Работы тут хватает. И оттого, что колхоз уж и не колхоз вовсе, а сельскохозяйственный кооператив, забот меньше не стало.
Шел себе дед Митяй вдоль околицы, пыль сапогами стоптанными загребал, головой крутил. Вдруг глядь – прямо напротив сельпо, на пятачке, где который год лужа не просыхала, свиньям да местной ребятне на радость, – дыра в земле.
«Колодец, что ль, копают? – Почесал затылок Матвеич. – Да что ж они, бестолочи, прям посередь дороги! Места другого не нашли?»
Подошел осторожно к краю дыры, походил вокруг, примерился. Глянул вглубь – да и аж присел от изумления, тощим задом прямо в грязь. Самое интересное, ведь и не пил вчера! Ну, то есть не больше, чем обычно.
Зажмурился дед Митяй, перекрестился, головой помотал. Снова к краю дыры подкрался, заглянул. Нет, не помогло крестное знамение. Все как есть видать – котел огроменный, в нем смола кипит. Под котлом огонь горит – да не огонь, а пожарище. У котла черти стоят, самые настоящие. Рогатые, хвостатые, с копытами и рылами, как свиные пятаки. Половники чуть не в рост свой держат, грешников в смоле варят. Поварят-поварят, вытащат – и следующих кидают. А тех, сваренных, другие черти под руки хватают – и волокут куда-то дальше вниз, не разглядеть.
«Ох ты, святы, Господи, что делается!» – перекрестился Матвеич. Отполз в сторонку, поднялся, отряхнулся. Задумался.
Рассудил – непорядок. Что ж это получается – черти вход к себе открыли,
