Самое смешное, что я годами собиралась признаться Мо. Но ей об этом знать не обязательно. Кожу у меня покалывало, и я старалась не думать об иголках.
– Я просто беспокоюсь за Пег.
– Лиззи, ты у нас корова, эй, корова, будь здорова. Рожки-ножки вдоль дорожки…
– Ты заткнешься или как?
– Корова! – это она уже почему-то прокричала во все горло. – Священная корова!!
И Мо повернулась к Кизил, сверкая глазами.
Та сначала заставила ее наснить себе мохнатый синий жакет, но потом все-таки выдала, что есть один способ сделать человека слишком священным – ну, или что-то в этом роде, – чтобы он стал неприкосновенным для сифонщиков. Эту информацию она изложила спокойно и даже деловито: да, есть один бальзам. Умывалка для глаз из листьев чего-то там, про что я никогда в жизни не слышала. Какого-то Шутовского дерева.
Дальше мы прошли насквозь весь Касквим, пытаясь хоть что-то разузнать об этом дереве. Часы шли, силы у нас убывали, а солнце так и торчало в небе, не сдвинувшись ни на дюйм. Так и лупило лучами вниз с положения на девять часов, золотое и безжалостное. Нам еще дважды пришлось закинуться кофеиновыми таблетками.
– Сколько у них длится день? – поинтересовалась Мо.
От постоянного высыпания разных вещей – колесниц, прялок, мигающих электрических лампочек с ножками – она выглядела уже совершенно измученной. Если бы я еще о ребенке не знала…
– Целую жизнь, – ответила я. – Икру они мечут на заре, спариваются на закате. К вечерним сумеркам они уже тридцать футов ростом.
– Тридцать? И не могут поднять больше пары грамм?
– Я слыхала, на севере летом они могут вымахать и до пятидесяти. Долгие летние дни, сама понимаешь. Они спариваются и откладывают кучи яиц прямо на улицах. Маленькие такие яички, миллиардами. В таком большом городе кладки бывают до семи футов глубиной. А когда солнце садится, фэйри умирают.
– Миллиарды яиц… – она подняла руку приблизительно на семь футов и смерила глазами расстояние до земли. – Лиз… Что-то не похоже, чтобы тут были миллиарды фэйри. Не все яйца вылупляются, что ли?
Я постучала по фильтру на ее маске, стараясь не обращать внимания на глаза за зеленым стеклом окуляров – запавшие и окруженные глубокими синяками.
– Вот поэтому-то маска закрывает не только глаза. Живыми остаются только те яйца, которые мы вдыхаем. Они инкубируются в человеческих легких всю ночь. У нас внутри рассадник фэйри, Мо.
Она как-то вдруг очень озаботилась герметичностью своей маски.
К этому времени по оранжевым стенам уже прошел слух, что Кизил торгует снами на заказ. Нас поджидал сложный четырехступенчатый бартер. У одной древней феи был флакон шутовского бальзама, целый и готовый к использованию, но за весьма дорогую цену. Мо предстояло создать аквариум с рыбой высотой в небоскреб. Я поддерживала ее в вертикальном положении, пока она, сдвинув очки на затылок, втыкала сифон в глаз и извлекала требуемое из своего разума. Емкость воздвиглась до небес: восьмигранный столб, полный моллюсков и всяких фантастических тварей. Мо, правда, немного сжульничала, наполнив его розовым лимонадом, чтобы не израсходовать все свои водяные сны, и еще накидала туда насекомых, про которых ей снились кошмары с тех пор, как мы обе были еще девчонками. Но даже и так она все равно лишилась нескольких крупных снов – про морских коньков и устриц, про морских ежей и гладкую черную гальку, и про длинные тонкие водоросли.
Закончив, Мо упала на колени, и я на мгновение подумала, что она сейчас отключится.
Этого-то Кизил и ждала, за этим и ошивалась все время где-то рядом. В фейском мире за тобой постоянно следует по пятам алчная тень – не одна так другая. Хочет, чтобы мы уснули и оказались в ее власти, и тогда она заберет ребенка Мо, а пожиратели снов получат себе Пег – и когда нам таки дадут проснуться, будем мы с ней две старухи в маразме.
Но Мо так и не упала: просто постояла на четвереньках, свесив голову и покачиваясь, пока сделку не объявили свершившейся. И в обмен на аквариум мы таки получили бальзам.
– Лучше бы ему сработать, – процедила Мо, стараясь, чтобы голос звучал угрожающе.
Губы у нее кровоточили.
У меня имелись кое-какие сомнения, но с ней я делиться не стала.
– Все будет отлично, Мо.
Мы потащились назад, в «Набекрень». Оттуда доносился какой-то треск, сразу прекратившийся, стоило нам открыть дверь. Я зажгла благовония и хорошенько продымила все Отвисалово, выгнав всех сифонщиков вон. Кизил правда удаляться отказалась и ретировалась в верхний угол комнаты, отмахиваясь от дымовой завесы крыльями и закрывая лицо одной из своих рубашек.
Я взяла ножницы и попробовала срезать воск, закрывавший лицо Пег, но они только со скрежетом соскользнули с оранжевой корки.
– Слишком твердая? – слабо осведомилась Мо.
Я осмотрелась: кругом по полу валялись крошечные кисточки для смазывания, а в локтевой ямке на саркофаге Пег собралась лужица какой-то жидкости – надо понимать, зелья. Я осторожно потрогала ее ногтем: прозрачная, но ярче воды, почти светится изнутри. Высыхала она быстро, и когда я посмотрела на ноготь секунду спустя, он уже был сухой. И твердый, как алмаз.
В глазах у меня вспухли слезы. Мы были так близко… но, кажется, наше время вышло.
Кизил визгливо захохотала сквозь рубашку.
– Лиз?
– Они сделали ее кокон твердым, – я поскребла по нему закаленным ногтем, но без толку.
– Нет!
Мо обхватила Пег руками, забегала по панцирю, нажимая, ища слабые места и ни единого не находя.
– Нам просто нужно ее как-то оттуда достать!
– Времени больше нет, – весь мой полицейский голос куда-то делся, осталось одно глупое хихиканье.
– Кизил скажет нам, как прорваться внутрь…
– Ты что, не понимаешь? – я понизила голос до шепота. – Она же специально нас кинула.
– Тогда еще кто-нибудь!
– На сегодня с тебя хватит снов.
– Я еще попытаюсь, – едва прошептала Мо.
Я сделала длинный, глубокий вдох, поперхнулась благовониями и заставила себя отвести взгляд от лица Пег.
– Прости, Мо, но если мы здесь застрянем, ей уже никто не поможет.
– Ты есть мы сейчас уходим? И вернемся, когда проспимся?
Ага, завтра. Когда в фейском мире пройдет целая вечность. Но я все равно кивнула.
– Чем дольше она здесь…
– За день у нее сны не кончатся, – решительно перебила я.
Мо так и вскипела, и всякое желание ее утешать во мне испарилось. Интересно, как она меня видит? Резкие слова поднялись изнутри, так что я едва успела прикусить язык.
– Мы не сдаемся, Мо, – мысль бросить ребенка здесь чувствовалась, как полная грудь битого стекла, но еще немного, и мы пропадем сами. – Скажи ей до свиданья.
– Ну, хорошо.
Окуляры у нее запотели. Мо сорвала с лица маску и наклонилась поцеловать Пег в лоб.
После чего, уже с совершенно безумными глазами, сплюнула жвачку в дырочку, из которой выходил, поднимаясь над восковым панцирем, сонный сифон.
– Мо!
Кизил в ярости взвыла. Отпихнув
