— Вот именно, что плохо всем! Поэтому, когда маги кричат, что их заперли в тюрьму, этого никто не слышит. Посмотри вокруг: каменные палаты, роскошная мебель… да хоть твои одежды. У большинства горожан ничего этого нет. Мы никогда не выйдем из застенков, пока Царство сидит по подбородок в дерьме. Мы кричим о своей исключительности и что нам должно стать еще лучше. Не за то нужно бороться, чтобы вельможи дали нам свободу. А за то, чтобы купцы, ремесленники, чинуши считали нас своими. За умы. Когда ты одержишь верх в умах, следующей битвы не потребуется. Торгаши и чернь на руках вынесут тебя из обители.
— Я… кажется, я понимаю, — медленно проговорил Аджит. — Поэтому вы не ропщете. И посылаете нас выполнять грязную работу. Дороги, каналы, расчистка полей — все это схватка за умы?
— Почти, — довольно кивнул старик. — Я не злю Азаса, а мы работаем вместе с простыми смертными. Бок о бок. Но этого мало! Нужно строить самим, не по указке Царя Царей. Что–то полезное. Не благотворительность: еще подумают, будто мы искупаем вину. Это примут как должное. Нет, совсем другое. Лечебницы. Мастерские. Школы…
Газван скривился.
— Нет, к детям нас никто не пустит. Но пусть так, без школ… Ты понял, о чем я распинаюсь. Мне нужны деньги и помощь Золотого двора. Мы не откроем лечебницу Круга, а вот царская лечебница, в которой исцеляют маги, — другой разговор. Маузу золото, а чернь со временем привыкнет, что Круг — это хорошо. Что Круг делает больше, лучше, чем чиновники. Что мы везде и мы свои.
— Вы хитрый старый бес, мудрый!
— Я тоже горд собой, — довольно проворчал Газван. — Ты догадался, что все это устроишь ты?
— Почему я?
— Потому что ты сын купца, а не босяк и не придворный. Потому что ходишь в город. И еще — потому что мне не нравится история с охотой. Довольно?
— Вполне.
Чародей постарался не измениться в лице.
— Тогда иди и думай. И ищи людей. Одного тебя не хватит. Непременно поговори с советником. Мне интересно, что тот скажет, но пусть это будет твоя затея. Потом расскажешь.
— Я могу идти? — поинтересовался Аджит.
— Если можешь встать под грузом ответственности.
Закрыв за собой двери проклятого кабинета, Аджит прислонился к ним спиной и постоял немного, приходя в себя. «Знает… Наверняка ведь знает, старый пес! И ему все равно». По правде сказать, чародей не был уверен, что Первый–в–Круге подозревает его в убийстве. Старик не сказал ничего особенного… да, как будто обычное ворчание. Но если за годы он что и понял о Верховном — так это что Газван опасней стаи шакалов. И куда умнее.
Вспомнив, что старый маг по–прежнему чувствует его через дубовые створки, Аджит собрался с силами и отлепился от дверей. Обернулся, в первый раз в жизни рассмотрев резьбу. Обычная охотничья сцена, вечная погоня: резные львы, которые никогда не догонят резных же ланей, тигр застыл с поднятой лапой, не смея погрузить когти в круп жертвы. Рисунок вырезали несколько веков назад, морды всех животных были повернуты к зрителю.
Беги, как будто говорили лани, тебя ждет погибель. Уноси ноги, безмолвно скалились львы, ты убийца.
Маг тряхнул головой и провел рукой по лицу, словно снимая липкий и страшный морок.
Он ожидал, что заключит Джамилу в объятия — впервые после долгой и такой тяжелой разлуки — но чародейка не вышла ему навстречу: дубовая дверь отворилась сама, подчиняясь воле хозяйки.
— Проходи, — бросила она, не отрывая взгляда от книги.
Их покои были почти одинаковыми… да в Круге все покои как две капли воды, но здесь сами стены говорили, что в них обитает женщина. Ноги тонули в густо–синем, цвета южных морей ковре. Недорогие, но искусно выкованные медные лампы мерцали вдоль стен, в расписных глиняных мисках лежали лепестки роз, источая тонкий, едва слышный в вечернем воздухе аромат.
— Это хорошо, что ты пришел…
Как будто с вызовом — или, может, насмешливо — Джамила разглядывала его, наклонив голову. Она позволила Аджиту коснуться губами прохладной щеки и лишь тогда закончила:
— Как раз хотела с тобой поговорить.
Сердце, кажется, пропустило удар. Что, и она тоже? Чародей вымученно улыбнулся.
— А я всегда рад тебя слушать!
Маг опустился на ковер у ее ног, как делал сотни раз прежде — в комнате Джамилы был всего один стул, но тут же пожалел об этом. Смотреть снизу вверх, пытаясь унять неловкие, ставшие словно деревянными руки — не лучший выбор.
— Я хотела… нет, не буду ходить вокруг да около. Мне это все не нравится.
Боги, они точно сговорились! Но ведь она не может знать, никак не может. Откуда?
— Ты знаешь, как я отношусь… Великая Матерь! — Джамила спрятала лицо в ладонях. Глухо произнесла: — Я столько проговаривала, что скажу, что я хочу сказать… Тебя слишком долго не было. Все слова куда–то делись.
Аджит хотел бы прикоснуться, обнять, утешить — но чародейка отстранилась от его руки. Она резко поднялась и отошла подальше, к усыпанной подушками постели.
— Ты помнишь, как все начиналось? — немного невпопад спросила Джамила. — На самом деле я решила, что в столичной обители восемь сотен мужчин, включая стариков. А ты не так уж плох. Не хуже других, ведь не кидаться на учеников. И потом, человек Верховного, куда без этого… Смешно сказать, мне все завидовали, а я… я ждала твоего прихода и думала, что ты неплох, и я не вижу, не знаю никого лучше. Это потом я привязалась. Хотя не сразу поняла.
Чародейка прошлась по комнате, нервно сцепив руки.
— Так вот, ты знаешь, как я отношусь… нет, не к твоей сестре, а к тому, сколько места она занимает в твоих мыслях. Мне никогда это не нравилось, но я понимаю: горе, отъезд… я правда понимаю. Но ты пропал на месяц. Целая луна, Адж! Ни слова, ни предупреждения… А теперь ты приходишь как ни в чем не бывало. Как будто так нужно, и мы попрощались вчера!
Это было странное, двойственное ощущение. Огромное облегчение… но и глухая боль где–то внутри, под грудиной.
Не так уж плох. Не хуже других…
— Что я должна была думать, Адж? Что я фарфоровая кошечка? Можно снять с полки, погладить, но ведь она не просит есть… как вспомнил, так и вспомнил? Что у тебя неприятности? Что ты придешь, совсем скоро, вот–вот… чтобы
