Добравшись до дома, я почувствовала себя выжатой как лимон. Навстречу вышел Макс, небрежно махнул хвостом и убрался в детскую – наверняка опять будет валяться у Дашки на кровати. Но сил призвать его к порядку не было. С ним вообще творится что-то странное: всегда встречал нас всех радостным лаем, прыжками, беготней, а сейчас как номер отрабатывает… Или только меня так понизили в ранге? Он и подчиняется мне как-то неохотно и не сразу…
Я набила желудок гречневой кашей с грибами, совершенно не чувствуя вкуса, проверила почту и прилегла отдохнуть. Заснуть не удавалось: впечатления прошедшей ночи и дня вертелись в голове, складываясь в странный пазл. Оборотень не хотел погибать и не дал погибнуть мне. А то, что меня давит чувство вины за совершенное им убийство, так это мои проблемы…Через открытый балкон доносилась какая-то надоедливая попса. Наверняка этот урод из дома напротив опять оставил свою «девятку» под окнами, авось сейчас уедет…
Я все же уснула – и проснулась от громкого лая. Макс успел выбраться на балкон и почуял соперника за звание первого парня на деревне.
– Макс! Фу! Плохая собака!
Никакого эффекта. Что за безобразие… Я вышла на балкон. Макс заходился злобным лаем, просунув нос между прутьями балконного парапета. Шерсть между лопатками у него стояла дыбом.
– Заткнись! Фу, негодная собака!
Внизу, под акациями сидел тощий рыжий пес и, вывесив язык, смотрел на разоряющегося Макса.
– Фу, я сказала!
Показалось, что опытный боксер врезал мне в солнечное сплетение. Это ненависть, волна едва сдерживаемой ненависти… Чтобы не упасть, я вцепилась в балконные перила.
– Мы тебя достанем, сука! И тебя, и щенков твоих!
Рыжий пес встал и потрусил к выходу из двора, по дороге остановился, задрал лапу на ближайшее дерево и оглянулся. Показалось, что он злобно улыбается – почти не открывая пасть, растягивая губы. Он взглянул вверх, на нас с Максом, и исчез из виду.
Макс уже хрипел от лая. Я наклонилась, чтобы ухватить его за ошейник, и едва успела отдернуть руку. Белые зубы лязгнули в нескольких миллиметрах от моего запястья. Макс тут же прошмыгнул мимо – голова опущена, хвост поджат – и метнулся в коридор. Теперь заляжет под кроватью у девчонок. Будет там отсиживаться до вечера, наказывая себя за попытку тяпнуть божество.
Так ли? Может, именно собачья преданная любовь не дала ему разорвать лису, которую он во мне почуял?
Я вцепилась в подоконник так, что суставы побелели. Чуть не упущено главное: мне объявили войну. Ненависть и жажда мести заставили противника проговориться – и у меня появился шанс. Но как ударить первой, если не знаешь врага в лицо? Кто они? Сколько их? Где они?
Наверняка это те, кто гнался за мной вчера ночью. Гурген мертв – значит, их осталось трое. Меня выследили и «вели» от поликлиники до дома, наверняка передавая от одного другому. Рыжего я запомнила. Тот, что шел по другой стороне улицы, наверняка тоже из этой компании. Есть ли у них кто-то в резерве? Сколько у меня времени? Никто не ответит. И надеяться можно только на себя.
В затруднительной ситуации я всегда ищу подсказку в книге. Вот и сейчас принесла из кухни табуретку, влезла на нее и достала с самой верхней полки книжного стеллажа двухтомник Машковского. Сейчас мне мог помочь только этот давно устаревший справочник по фармакологии.
В углублении, тщательно вырезанном в блоке страниц первого тома, лежал пистолет – стандартный армейский «макаров». Во втором томе такое же углубление под обоймы. Все устроил Генка с обычной своей педантичной аккуратностью. И содержимое обоих томов тоже добыл он.
Тогда, в начале девяностых, мы только что не голодали. И не мы одни. Тетя Кшися стала навещать нас все чаще и чаще, подгадывая время то к обеду, то к ужину. Когда она, пряча глаза, попросила у меня «какую-нибудь старую Стефину кофточку – если тебе не нужно, Оленька…», я чуть не разревелась и отдала ей все вещи, что остались после бабушки. Кроме того самого лилового платья из неизносимого трофейного крепдешина и крохотной шляпки с вуалью, в которых я когда-то чувствовала себя настоящей принцессой. Давно, так давно, тогда все были живы и даже молоды.
Местные новости походили на фронтовые сводки, все в городе отлично знали, кто и какими методами делит между собой заводы и землю, дома отдыха неподалеку от «Столбов» и все остальное. А мы рассчитывали каждый рубль и везде ходили пешком. И я, и Генка хватались за любую подработку, но все это были гроши.
Поэтому я онемела, когда Генка протянул мне стодолларовую купюру.
– Откуда?
– Заработал.
– А подробнее?
– Оль, не допытывайся. Заработал – и все. Давай лучше подумаем, что купить в первую очередь.
Мне давно было известно, что означает такая интонация. Доктор Вернер принял решение. Dixi. Хау, я все сказал.
– Тебе в разведке служить надо, – попыталась я оставить за собой последнее слово.
– Я во сне разговариваю, ты же знаешь.
Да, я знала, что мой муж разговаривает во сне. И даже знала о чем. Во сне он продолжал оперировать. Если у меня и был повод ревновать, то к работе. И вообще, «кто не будет спрашивать, тому и не солгут». Нет, врать он не станет – просто не скажет ничего сверх того, что собирался. Шахтерское немецкое упорство… Он такой, какой есть, такого я и люблю.
– Хорошо, скажешь, если захочешь, а не захочешь, так и не скажешь…
– У всех жены как жены, а у меня психиатр…
– Сам выбирал. Сейчас поешь или после душа?
– После. Дашка спит?
– Да, еле уложила. Она хотела тебя дождаться. Я сказала, что ты на операции.
– И была совершенно права.
– Так ведь сегодня не операционный день. Что-то ургентное?
– Да. Подогрей мне что-нибудь, и давай поскорее ложиться. Завтра две грыжи, а меня ноги не держат.
Вечер потек по ускоренной программе: «мужа надо покормить и отдохнуть». Ну да, а меня «кормить и отдыхать» не надо, хотя эпилептичка Зайцева из четвертой палаты дала тяжелую серию, и я скакала вокруг нее еще три часа после конца рабочего дня. Но ведь я не принесла ста долларов…
Дальше – больше. Деньги проявлялись в непредсказуемых суммах, по непонятному графику. Генка продолжал молчать, молчала и я, потому что без них мы, пожалуй, просто сдохли бы от голода.
Финал наступил через три месяца. Генка не пришел домой и не позвонил, что задерживается. Впрочем, он и не задержался в отделении: когда я туда дозвонилась, его там давно не было. Дашку я уложила, но сама уснуть не могла. До полуночи обзванивала приемные покои, до двух часов ночи – отделения милиции. В морги звонить не смогла.
Чтобы
