– Слушаю вас. Что беспокоит?
На коленях у совсем юной матери сидел ребенок с синдромом лица эльфа. Да он и не сидел, мать привычно поддерживала его за плечи и под колени.
Направление из сельской участковой больницы. Течение беременности… родов… задержка в развитии… назначена консультация.
Я задавала все необходимые вопросы, записывала ее тихие ответы, и каждый из них звучал как удар молотка, заколачивающего гвоздь в крышку гроба.
Она смотрела на меня с надеждой. В городе помогут, не зря же она с рассвета тряслась в разбитом автобусе по горному серпантину. В городе обязательно помогут…
Мне-то уже все ясно, а как сказать об этом ей? Первый ребенок, свекровь ворчит, что у них в роду такого не было, это наверняка она виновата…
Что бы там ни было, а точку поставит генетическая экспертиза.
Я расписала назначения и стала заполнять бланк направления к генетику. Нестриженая челка лезла в глаза, я убрала ее, нечаянно взглянув на ребенка сквозь пальцы, – и чуть не выронила ручку. На коленях у молодой женщины сидело создание, которое не могло быть человеком.
Прямые серебристые волосы. Белоснежная кожа. Громадные зеленые глаза, резко поднимающиеся к вискам. И холодный взгляд старого, мудрого и безразличного ко всему окружающему существа.
– Ты кто? – спросила я, убрав руку от глаз и продолжая писать.
Мать вновь держала на руках человеческого ребенка, и он пытался улыбнуться в ответ на ее улыбку.
– Эодвен, сын Эодвина, – прозвенел в голове хрустальный голос.
– Ты…
– Эльф. Мы уже тысячу лет не рожаем своих детей. Мы помещаем их в тела ваших, чтобы они там дозрели.
– Так вы используете нас как инкубаторы?
– Да, по праву Древних. Мы рождаемся взрослыми, память рода течет в нашей крови. Я помню битву, в которой был убит мой прапрадед, и свадьбу его матери. Но ничего не дается даром. Наши женщины перестали донашивать детей, и они вырастают в ваших детях. Когда ваш ребенок умирает, наше дитя приходит в мир своих предков и начинает жить.
У меня в голове возникла картинка: темные густые заросли и кто-то, идущий сквозь них длинными летящими шагами – высокий, широкоплечий, одетый в зеленое. Он обернулся на ходу, и я успела поймать взгляд таких же глаз, как те, которые только что смотрели на меня.
– И вам не жалко наших детей?
– А вам не жалко муравьев, на которых вы наступаете?
Я расписалась и поставила печать.
– Вот с этим направлением прямо сейчас поезжайте по адресу: я его подчеркнула. Сдадите анализ, потом придете за результатом, можно без ребенка. И с результатами ко мне. Расписание на двери, перепишите. Пока принимайте все, что я расписала.
Она робко улыбнулась.
– Спасибо. А он поправится?
– Мы сделаем все, что возможно. Когда будет результат анализа, смогу сказать больше. До свиданья.
– Эодвен, сын Эодвина. Когда ты родишься?
– Через два месяца по вашему счету. Прощай.
– Прощай.
Мать с эльфийским детенышем на руках неловко пыталась ухватиться за дверную ручку. Я выбралась из-за стола и открыла створку, с трудом удерживая тугую пружину.
– Спасибо вам. Пойдем, зайчик мой, пойдем, мой сладкий, сейчас на машинке поедем…
Ребенок гулил в ответ. В восемь месяцев он не мог сидеть, едва держал головку, а выглядел как трехмесячный малыш, которого всю жизнь морили голодом. Эодвен, сын Эодвина выпил его жизнь по праву Древних? Да будь оно проклято! Что мне – людей мало? Остается табличку на дверь повесить: «Прием людей – по четным числам месяца, прием привидений, оборотней, эльфов и т. п. – по нечетным числам, дополнительные справки в регистратуре». Потом посчитать первичную заболеваемость среди привидений за первый квартал текущего года, проанализировать особенности симптоматики у оборотней… Зачем мне видеть еще и это – видеть, знать и не мочь ничего изменить? Как там сказала Прохоровна – «тяни и не жалуйся», кажется?
Я прижалась лбом к оконному стеклу и закрыла глаза. У кораблика еще две мачты. Если ничего не изменится, то скоро я буду лежать в приготовленном схроне, свернувшись клубком, прикрывая нос пушистым хвостом. На кого-то другого выплеснется отчаяние и горе, кто-то другой будет подбирать слова, объясняя матери, что за жизнь предстоит ей и малышу. В ребенке растет эльф, а во мне – оборотень. Шерсть уже поднялась выше колен, кораблик на подоконнике гордо вздымает две мачты. Ой, несет меня лиса за темные леса, за высокую гору, в темную нору. Съест меня лиса и косточек не оставит. Котик-братик, спаси меня…
– Можно?
– Да, проходите, присаживайтесь. Что беспокоит?
Я положила клад в банковскую ячейку, но с одним из колец не смогла расстаться. Оно было совсем простое, но изящное. В высокой оправе-коронке сидел бриллиант величиной с некрупную горошину. Отмытый в нашатыре, протертый спиртом, он засиял, рассыпая радужные брызги: первый в моей жизни бриллиант и наверняка последний. Любовалась я им только дома, но в конце концов устала трусить и пошла на работу с кольцом. Чтобы не потерять, для надежности надела сверху старое серебряное колечко.
Строча в амбулаторных картах, я поглядывала на кольцо и чувствовала, как уходит вечный зажим вокруг рта и между бровей. Камень отзывался на каждое движение снопом искр, напоминая, что в жизни может быть что-то еще, кроме работы и забот. «Не слушайте толков досужих, что женщина может без кружев…» Да, Цветаевой никто не подарил розового платья. Я и не ждала, что мне его подарят. Просто нашла клад, зарытый давно сгинувшими людьми, и радуюсь драгоценности, которую им не удалось спасти для себя.
«Я ни у кого ничего не украла, – мысленно обратилась я к кому-то. – Убить – убила, это так, но иначе убили бы меня. Дай же хоть немного порадоваться».
Так давно никто не называл меня красивой. А сейчас обнаруживается, что у меня красивые руки с тонкими пальцами. Пожалуй, слишком худые, но чего ожидать, если брюки сваливаются. Радоваться сейчас, потому что завтра может не наступить…
Домой я пошла пешком и, цокая каблуками по асфальту, почему-то чувствовала себя молодой, красивой и беззаботной. Может, затем и надевают драгоценности? Интересно, насколько прибавляет молодости и красоты бриллиантовая диадема? Улыбаясь своим мыслям, свернула на улицу, ведущую к рынку. Ветер растрепал волосы, в глазу что-то зацарапало – соринка попала, что ли? Я попыталась убрать ее на ощупь – и поняла, что попала в засаду. Навстречу шли две цыганки, обе не сводили глаз с кольца на моей поднятой к лицу руке.
– Ой, порча, порча! Послушай, что скажу…
Я сжала кулак и сунула руку в карман, но было поздно. Одна из цыганок, та, что постарше, стояла передо мной, вторая обходила слева.
– …я не цыганка, а сербиянка, у меня рыбий зуб, ты не
