– Подумать только, чтобы такая… ты меня слышишь? Слышишь меня? Отвечай, чтоб тебя! Скажи что-нибудь, чтоб ты сдохла!
Мона не собирается оказывать ему этой услуги.
– Я с тобой знаешь что сделаю? – не унимается он. – Ты хоть знаешь, что с тобой будет?
Циммерман, видимо занявшись раненым, молчит. Теперь Мона ощущает в нем настоящую угрозу. Такое впечатление, что этот прошел настоящую подготовку, а молчит уже давно.
Ди не сидится на месте. Она угадывает, что тот скоро подставится под выстрел. Его-то она определенно может сбить, но это выдаст ее позицию Циммерману – тому, надо полагать, кто сбил Парсона.
Новый крик боли.
«Если только, – думает она, – он не занят подстреленным».
Там, где скрывается Ди, дергается ветка.
«Черт, – думает Мона, – лишь бы там не оказалось четвертого».
– Ты сука, – разоряется Ди, – ты б…
Большой пистолет снова стреляет. Пули избивают склон над ней. Некоторые попадают довольно близко: каменная крошка осыпает плечи и волосы. Но Мона не шевелится.
– Убита, а? – подает голос Ди. – Она покойница. Я тебя достал, а? Достал!
Ветка шевелится сильнее.
– Мы тебя достали. Продырявили задницу!
И тут показывается раздутая, как гнилая тыква, голова Ди. Щека четко обрисована лунным светом, ей отлично видно, где он и что делает.
Прямо сейчас Ди на нее орет. Мона так ушла в себя, что слова до нее не доходят. Она наводит скрещение волосков не в середину лица, а выше правой брови, на самый край черепа: действует бездумно, как хорошо смазанный механизм.
Она ощущает импульс, пробегающий от плеча к пальцам, приказывающий стрелять.
И думает при этом: «Знаешь, я еще никого по-настоящему не убивала».
Но за этой мыслью следует другая: «Что ж, самое время начать».
Она так поглощена происходящим, что не отмечает грохота выстрела, а только чувствует отдачу, видит, как уплывает прицел, и возвращает его на место как раз вовремя, чтобы увидеть странное сияние, окружившее голову Ди, – не отдернувшуюся назад, а оставшуюся точно на прежнем месте. Сияние гаснет; Ди как будто скашивает глаза вниз и в сторону, словно увидел что-то в траве, и выпадает из поля зрения.
Он больше не кричит.
Мона уже движется, скатывается по склону. Через тридцать ярдов она находит новый насест.
Она ждет нового нападения. Напрасно. Никого, только редкие поскуливания в тишине.
И она, точь-в-точь как на охоте, выжидает.
И ждет.
И ждет.
В сущности, ожидание составляет большую часть любого действия. Будь то на охоте или в перестрелке, главное – ждать.
Тянутся минуты.
«Убивать, – думает Мона, – чертовски скучное занятие».
И тут она слышит оклик:
– Эй, леди!
Мона, наугад определив направление, разворачивает туда винтовку.
– Эй, послушайте, леди! – Это второй голос, Циммермана. – Понимаю, время, э… не самое подходящее для обращения к лучшим сторонам натуры. Мы ведь вас обстреляли, и все такое. Но… этот малыш серьезно ранен. А ему давно не везет, и, по-моему, стыдно дать ему тут умереть. Согласны?
Мона не отвечает.
– Ладно… хорошо. А просто скажу, что собираюсь сделать. Я хочу подобрать малыша и отнести вниз, к грузовичку. Потом отвезу его в этот гребаный городок, в больницу, где ему помогут. Прошу заметить, что в мои намерения не входит – абсолютно не входит – снова по вам стрелять. Понятно?
Мона молчит.
– Ну вот. Поскольку, может, и бывают случаи, когда стоит умереть, но этот, по-моему, не из них, и я просто хочу домой. Так что я беру паренька, встаю, а оружие оставляю и… ну, полагаю, вы при желании сумеете меня подстрелить. Мне даже возразить особенно нечего. Но… я все же попробую. И не думаю, что вы станете стрелять, поскольку, думается, уже наговорил достаточно, чтобы вы успели прицелиться, – он прав, отмечает Мона, – но… словом, не знаю. Вам решать, полагаю. Ясно?
Мона молчит. И почти не двигается.
– Угу, – бурчит он. – Угу, ладно.
Слышно кряхтение. Затем она видит массивную фигуру, поднявшуюся и ковыляющую вниз, к дороге. Она провожает его прицелом. Ей видны бессильно свисающие руки и ноги человека у него на руках. Ей это не нравится. Но все-таки она держит его под прицелом. Провожает его, пока он не скрывается из виду.
Мона ждет. Наконец откуда-то снизу раздается гудок, затем звук вращающихся колес: «Прокручивает, чтобы я услышала, как он отъезжает», – а потом тишина.
Она ждет. Опять. И продолжает ждать.
Больше сорока минут она ждет, не шевелясь и почти не дыша.
Кто-то мог остаться – кто-то из них мог тоже выжидать, пока она заговорит, шевельнется, даст знать, где она. Однако с каждой вспышкой молнии Мона вглядывается в темный лес и ничего не видит.
Наконец она ползет по склону туда, где они прятались.
Она находит согнутые ветки, поблескивающие в траве гильзы. Она видит следы и потревоженные камни. А потом и пятна крови.
Больше ничего.
То есть это пока она не находит Ди. Его сапоги из страусовой кожи, как видно, усердно начищенные, ярко блестят под кустом. Мона приближается, чтобы разобраться.
Заглянув за куст, она крякает.
Попала ему в рот. Точно в нёбо.
Иисусе.
Она долго рассматривает его. Она не раз видела мертвых, но причинно-следственная связь – «Это я сделала, это из-за меня» – до нее не доходит. Не удается ей связать тот отчаянный холодный миг, когда целый мир съежился до кружка прицела, с мертвецом, лежащим на лесной подстилке.
Она задумывается. Кто послал его сюда? Для того ли, чтобы убить их с Парсоном? Если судить по действиям второго – этого Циммермана, они не ожидали встречи с ней. Тогда зачем они сразу убили Парсона и почему Циммерман с такой готовностью бросил все, после того как она подранила Норриса и убила Ди? Должно быть, их посылали за чем-то другим.
Что-то серебрится под трупом Ди.
Мона, присев, всматривается. Похоже, декоративная застежка ящичка – а сам ящичек под телом – как видно, Ди на него упал.
Поморщившись, она протягивает руку и вытаскивает находку. Все залито кровью, однако можно разобрать, что это очень симпатичная деревянная шкатулка с серебряным замочком, хотя хозяин, видно, на замок не надеялся, потому что обвязал еще и веревочкой и клейкой лентой.
Мона подносит ящичек к уху – тиканья не слышно.
Она встряхивает – судя по звуку, внутри пусто, и в пустоте что-то звенит. Стало быть, не бомба.
Она оглядывается на каньон. Они что, просто доставили сюда этот ящик? Чего ради?
Мона развязывает липкую от крови бечевку. Потом откидывает крючок.
Нащупывает щель и приоткрывает, медленно, почти не сомневаясь, что ее сейчас разнесет взрывом.
Ничего подобного: изнутри коробочка отделана красным бархатом, а в уголке очень странный предмет, вовсе не похожий на взрывное устройство.
Это череп. Маленький кроличий череп.
При виде его Мону пробирает дрожь. Потому что у нее неприятный опыт знакомства с кроличьими черепами, и вид этого рассылает старые, потускневшие воспоминания выть в закоулках ее души.
Когда Мона только перешла в старшие классы, многие ребята
