Выпад и – как будто – тушé?
Фонари Винка медленно загораются, словно кто-то повернул рубильник. Улицы заливает белое дрожащее сияние. От множества фигур, застывших во дворах, протягиваются длинные тени – как от столбов изгороди.
Возможно, это попытка выйти из боя?
И тут же серия вспышек на юге городка – словно беззвучный фейерверк, и фонари гаснут, и мир погружается в темноту.
Туше. Туше.
(В темноте Мона ощущает пожатие маленькой руки. Ее заставляют пригнуться, и голос шепчет в ухо.)
– Вы знаете, что дикарь в Винке?
– Да, – тоже шепотом отвечает Мона, – знаю.
– А где, знаете? – спрашивает Парсон.
И Мона внимательно выслушивает его слова.
В черной бездне над Винком возникают голубые проколы. Они вспыхивают ярче магния, и небо медленно освещается вновь.
В этом свете становится видно, что бой продолжался и в темноте, и в безмолвии: к примеру, по всем улицам и даже сквозь некоторые дома проросли большие, перекрученные, на диво мясистые деревья: асфальт и фундаменты смяты, как бумага, целые лужайки и скверы превратились в заплаты вулканического стекла, на западной окраине Винка косо громоздится пятигранная базальтовая колонна, а земля между бойцами – гигантом на юге долины и Первым на южной окраине – стала пузырящимся, зловонным болотом.
Первый, хоть его и трудно рассмотреть, выглядит усталым. Прежде он стоял столбом, теперь клонится ивой в бурю. Гигант, пусть ему и помешали вступить в Винк, не выказывает признаков утомления и вовсе не выглядит ни раздраженным, ни разгневанным: для него это забава, игра, не более того.
Гигант холодно озирает Первого и снова склоняет голову к плечу. И по всему городу взлетают огненные кольца – словно в улей, населенный миллиардами шершней, угодили камнем.
И все, стоявшие на улицах и во дворах, разом поворачиваются и маршируют на Первого.
Гигант клонит голову в другую сторону. Первый приобретает некоторую телесность: рябь воздуха обращается чем-то вроде серой пленки, пусть и довольно прозрачной. Первый оборачивается к наступающим на него братьям и сестрам.
Гигант снова склоняет голову, и толпа несется вперед.
Первый взмахивает перед ними мерцающей рукой: «Нет, нет, не надо!» Они не обращают внимания. Первый, мигнув, словно подтаивает с одной стороны, будто ускользает, пытается уйти. Но пальцы гиганта вздрагивают, и Первый натыкается на невидимую стену.
Новая попытка переноса сталкивается с тем же препятствием. Мать заперла его.
Толпа: люди и еще множество, множество детей – роем окружают Первого. Они замыкают его в кольцо, ковыляют к нему по черному болоту.
И без единого слова кидаются в атаку.
Мистеру Первому, естественно, в Винке невозможно убивать братьев и сестер, как и они не могут его убить: так они условились, прежде чем поселиться в этом новом доме, и уговор связывает их как закон природы. Но братья и сестры стремятся не столько убить, сколько удержать, они хватают его за невидимые конечности и притягивают к земле. Первый силен и некоторое время сопротивляется, но их слишком много, и он, взревев от ярости, падает на колени. Они громоздятся ему на плечи. Он клонится вперед, падает.
Гигант приближается. Он склоняется над распростертым Первым, в его движении неуловимое самодовольство: «Ну, видишь теперь, до чего доводит такое поведение?»
Взвыв, Первый пытается встать. Но люди – их, кажется, несколько сотен – громоздятся кучей и заваливают его снова. Первый стонет, плачет, вопит.
Гигант, подогнув колени, протягивает к нему руку.
Когда его пальцы готовы коснуться лежащего, над Винком разносится вопль:
НЕТ! НЕТ! Я БЫЛ СЧАСТЛИВ! ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ДАЕШЬ МНЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ? ЗАЧЕМ ТЫ ВЕЧНО МЕШАЕШЬ МНЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ?
Глава 61
Все это время Парсон продолжает говорить.
Мона пытается слушать. Очень трудно слушать, когда география городка дико, непредсказуемо меняется на глазах (и бывают мгновения, когда Мона не уверена, есть ли у нее уши, и снова чувствует, как распадается и пересобирается наново ее телесное существо), но слова все же укладываются в голове, будто она, и не слушая, слышала.
Когда мир с ревом возвращается обратно, Мона сидит на земле и ребенок спит у нее на руках. Грэйси, уронив голову ей на плечо, тихо плачет, ее плечи вздрагивают. Винтовка лежит рядом. Мона совершенно не помнит, как они оказались в такой позиции. И уж совсем не понимает, как ее дочурка умудрилась все это проспать.
– Мне так жаль, Грэйси, – говорит Мона, еще не разобравшись толком, что происходит.
Грэйси только безнадежно всхлипывает и прячет лицо у Моны на плече. Вскоре она начинает теснить малышку, к большому ее неудовольствию.
– Все будет хорошо, – утешает Мона. – Честное слово, мы что-нибудь придумаем…
Гул, наполняющий воздух, много громче прежнего. Даже Парсон с тревогой поднимает голову, а дочь Моны просыпается и плачет.
У них на глазах все люди Винка – если их можно так назвать – окружают мистера Первого.
– Нет! – Грэйси вскакивает. – Они хотят его поймать! Мы… нельзя им позволить!
– Боюсь, что можно, – говорит Парсон.
– Нельзя! Надо что-то делать!
– Ничего тут не поделаешь, – говорит Парсон. – Он знал, что так будет.
– Откуда вы знаете? – спрашивает Мона.
– Мы с ним это обсуждали.
Грэйси оборачивается к нему.
– Что?
– Когда ты с ним рассталась, ушла за машиной мисс Брайт, – объясняет Парсон, – я вернулся к нему в каньон. Он знал, что произойдет, и искал выход. Мы пришли к такому решению.
– Вы… так и задумали? Вы ему это позволили? Позволили умереть?
– Не было другого способа, – говорит Парсон.
– Другого способа для чего? Настоять на своем? Победить в ваших… поганых семейных сварах? – Похоже, Грэйси плохо умеет браниться.
– Нет, – отвечает Парсон, – другого способа сохранить тебе жизнь.
Грэйси моргает. Мона видит, как ответ укладывается у нее в голове.
– Что?
– Первый давно знал: что-то готовится. Не конкретно это, но что-то. Он тоже готовился.
Мальчишеское личико Парсона становится на удивление сосредоточенным.
– Ты знаешь, что он сделал. Какие шаги предпринял.
Грэйси сникает, словно что-то в ней лопнуло. Какие бы шаги ни предпринимал Первый, обсуждать их она явно не рвется.
– Да, – продолжает Парсон. – Эти шаги, эти решения ограничили его свободу. А он определенно считал нужным тебя сохранить.
Грэйси слишком потрясена, чтобы отвечать. Заговаривает Мона:
– Так вы говорите, мы выживем?
– Нет, – возражает Парсон. – Первый, выражаясь попросту, никогда не бывал ни в чем уверен. Он не предсказывал, он оценивал вероятность. Но этот путь давал больше всего шансов на ус…
Оглушительный крик гремит над Винком: НЕТ! НЕТ! Я БЫЛ СЧАСТЛИВ! ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ДАЕШЬ МНЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ? ЗАЧЕМ ТЫ ВЕЧНО МЕШАЕШЬ МНЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ?
Грэйси разворачивается и видит, как гигант склоняется над чем-то, прикованным к земле. Схватившись за голову, девушка падет на колени и кричит.
Никто из них не может разобрать, что проделывает с Первым гигант. Вообще ничего не видно: ни вспышки, ни звука, ни ран или крови. Просто полупрозрачное тело Первого бьется под массой народу, и гигант словно смахивает что-то кончиками пальцев, и…
Гора тел обрушивается, словно была навалена поверх воздушного
