– Мы? – переспрашивает Парсон. – Нет, мы этого не хотим.
– Почему же?
Миссис Бенджамин спрашивает:
– Вы любили своих родителей, мисс Брайт?
– У меня был только отец, – говорит Мона. – Нет, он мне не очень-то нравился.
– Почему же вы ждете от нас иного?
Осознавая, что она хочет сказать, Мона таращит глаза. Почему-то из услышанного эти слова ошеломили ее больше всего.
– Так это что… гребаный подростковый бунт?
– Вам легко говорить, – упрекает Парсон. – По дороге к Кобурнской вы миновали границу. Должны были заметить барьер.
Подумав, Мона вспоминает.
– Видела столбы, которые не хотели меня пропускать…
– Да. Это она их поставила. Мы за них выйти не можем. Мы здесь заперты ее волей. Мы живем по ее и только ее правилам.
– Мы не знали жизни, – подхватывает миссис Бенджамин, – пока не попали сюда. Но взросление – это в том числе и необходимость стоять на своих ногах.
– А мы прожили сами по себе тридцать с лишком лет, – напоминает Парсон. – И кое-кто из нас повзрослел.
– В каком смысле? – не понимает Мона.
Двое медлят. На их лицах подлинная робость (Моне удивительно это видеть – неужто то, у них в головах, в самом деле что-то чувствует?), будто им приходится коснуться постыдной тайны.
– Когда мы попали сюда, переняли здешние жизни… случилось то, чего не ожидала и не задумывала Мать, – говорит Парсон. – Мы толком не знали, как поступить с живущими здесь. Мы не знали даже, куда попали. Но кое-кто принялся исследовать свое окружение. И… приспосабливаться.
– Они смотрели ваши телепередачи, – поясняет миссис Бенджамин. – Читали ваши книги. Жили в ваших домах, видели ваши картины. Они учились говорить как вы. Выглядеть как вы. Поступать как вы. И им стало казаться, что здесь они могут обрести нечто, чего никогда не имели. Найти кое-что, о чем и не мечтали. В этом маленьком тихом городке, среди маленьких тихих людей, они могли стать такими, какими никогда не бывали.
– О чем вы? – спрашивает Мона.
Лицо Парсона сводит отвращением. Он оборачивается к Моне и чуть не сбивает ее с ног презрением.
– Они поверили, что могут стать счастливыми.
Глава 36
Слушай.
Дальше по улице, на которой стоит домик миссис Бенджамин, в очаровательном бунгало среди безупречного цветника с ирисами живут мистер и миссис Элм. Газон у них подстрижен, занавески на окнах дивной белизны, прекрасно сочетающейся с голубыми, как яйцо малиновки, оконными рамами. Но неоспоримая радость и гордость семьи Элмов не заметна с улицы, и мало кто ее видел: в гараже у них, полускрытый грудами старых канистр и помятых бамперов от старого «Дагмара», стоит лимонно-желтый «Кадиллак Эльдорадо».
Он выглядит так, словно сегодня куплен, но это только благодаря неустанным усилиям мистера Элма. Вот сейчас он лежит на полу под машиной, впрыскивая смазку и масло из масленки, обрабатывая дивную подвеску. Миссис Элм, стоя в дверях гаража, улыбается и держит наготове кувшинчик с лимонадом.
Лимонад довольно водянистый, весь лед успел растаять. Это потому, что миссис Элм простояла в дверях гаража, с улыбкой наблюдая за работающим мужем, полных четыре дня.
– Красивая машина, Гарри, – говорит она.
Гарри не отвечает. Он занят. Он всегда занят машиной. Иногда занимается ею всего по нескольку дней – по неделе или чуть больше. Но иногда на него находит, и ему требуется повозиться, всерьез повозиться, и в таких случаях он пролеживает под машиной так подолгу, что на теле появляются синяки и пролежни, а когда он вылезает (или пробует вылезти), атрофировавшиеся, заржавевшие суставы трещат пулеметной очередью, и только чтобы разогнуться, у него уходит целый час.
А она его ждет. Как же не ждать? Она его жена, жены этим и занимаются. Она ждет мужа. Помогает ему, подает ему лимонад. Она знает, что делать. Она видела. Она знает, какой должна быть.
Во время таких приступов мистер Элм ничего не ест – только вливает в себя банку за банкой теплое пиво «Шлиц», выпивая каждую долгим пенистым глотком. Он не прерывается, чтобы помочиться: его штаны, рубаха, вся спина пропитываются холодной мочой, в которой он пролеживает так подолгу, что кожа в паху и на спине воспаляется докрасна.
Рядом с машиной курган из пивных банок. Миссис Элм знает, что надо бы сходить в магазин за новыми. Но она так занята – из дому выйти некогда. Она должна заниматься мужем. И она стоит в дверях, улыбается, протягивает ненужный лимонад, слушает, как муж постукивает, побрякивает, поскрипывает в недрах «Эльдорадо».
– Красивая машина, Гарри, – говорит она.
Машина действительно красива. Замечательно красива. Но временами миссис Элм ощущает легкое беспокойство – она почти уверена, что иногда – не все время, но иногда – на ней следовало бы куда-нибудь ездить.
А они никогда не ездили в «Эльдорадо». Он ни разу не покидал гаража. Потому что ездить он не может.
Под капотом, в моторном отсеке, спаянные, сбитые молотком, скрученные и прихваченные клейкой лентой:
дисковый телефон;
большая часть мотора от потолочного вентилятора;
шесть утюгов для заглаживания плиссе;
два простых утюга;
тысяча триста семьдесят четыре железные иголки;
один телемонитор;
девять футов садового шланга;
две неоновые лампочки;
два фута семь дюймов пластиковых трубок;
почти все лезвия от садовой косилки;
дверца старой микроволновки;
тридцать восемь футов разной изоленты;
пинта кровельного вара;
панель от раздвижной стеклянной двери;
и, последнее, но немаловажное, фишка от игры скребл (буква s).
Чего под капотом не сыщешь, так это работающего двигателя, трансмиссий, радиатора, переключателей, воздушных фильтров. Да хотя бы аккумулятора. Миссис Элм знает, что муж должен возиться с машиной – такие машины требуют ухода, и это дело мужа, – но, хотя она никогда не скажет этого вслух, втайне подозревает, что мистер Элм понятия не имеет, ни за чем он ухаживает, ни как это делается.
– Красивая машина, Гарри, – говорит миссис Элм.
Так оно и есть. Она в восторге от машины. Она в нее влюблена. Как не влюбиться – красивая ведь машина.
Но иногда она устает стоять, дожидаясь мужа и машины. Колени зудят, сверху, там, где суставы соединяются с мышцами, зуд нарастает и нарастает, пока не переходит в жжение, будто коленные чашечки плавают в озерце лавы. Лифчик – он у нее зверской промышленной конструкции – врезается в кожу, оставляя на плечах и спине густую сетку красных бороздок. Но это пустяк в сравнении со ступнями, втиснутыми в красные туфли на трехдюймовых каблуках. Однажды, не так давно, она опустила глаза и увидела, что цвет словно вытекает из туфель, скапливается лужами на полу и утекает в сток, словно в необыкновенно алую ирригационную канавку. Это, конечно, натекла кровь: она стояла, а ступни кровоточили. Кровь засохла бурыми хлопьями, но миссис Элм знает, что в
