— Будет тебе, кто старое помянет — тому счастья не видать, — прошептал воин.
— Слыхал, всех родных потерял. Супружницу, дочь — кровиночку, наследника. Понимаю тебя, как никто другой. — Глаза старика увлажнились. — И я свого отпрыска не уберег.
— Как так? А вас — то каким способом взяли?
— От лютичей был один, ужом прополз, выведал, где сироты да сыны наши хоронятся. А ночью напали со всех боков, еле отбились. На крыло встал и стар, и млад. Страх такой великий был, что и учни — последыши псами обернулись. Но пришлых слишком много было. Двух дитяток наших забрали. Одного мы в степи отбить смогли, а сына мого… Светодара истинного, огнем меченного… Не уберёг. Видишь, почти всем добрый, да себе злой. Искал утром сынка, но исчез он, как и тени пришлые. Остался я один со своим горем. Век жил — нужды не знал, а как пришла беда, вдосталь нахлебался. Хотел наказать лютых, да поздно, ощетинились они, в своей степи заперлись. Но гонцы наши прознали, что им больше всех от пришлых досталось — много их волчат увели. Послали тогда мы ходоков к соседям. Рассказали они, что всё Дикое поле злобой — тоской наполнено, ненависть, да ужас колобродят по степи. И тогда страшно нам стало. Поняли мы, что неспроста этот набег. Поднять нас хотят друг на друга, стравить, потому и врага нашего, лютича, подослали, да так, чтобы он наследил, чтобы мы на руянов серых грешили. Как понял я, что стоит за этим набегом не жажда наживы, а козни чьи — то хитрые, отправил тогда послов всем степным племенам с предупреждением.
— И как?
— От леших гонцы вернулись, от ведуний, от берендеев, отовсюду… Только лютичи не вняли мольбам. Мечи — клыки точат. Война будет.
— Открой глаза старик, уже идет война — то, не прекращается и на год, — возразил Грач.
— Так это человеческая, а то наша. Наша страшнее. Но я не об этом — чему быть, того не миновать, а мы уже готовы. Пришел я к тебе вот по что. Ты для меня, Василий, единственная надежда. Слыхал, идешь в поход, не убоялся.
— Мы все идем. Все кто остался в живых.
— Знаю, за то и уважаю…
Старик прикрыл глаза. Следующие слова он произносил с видимым усилием.
— Прошу тебя, если встретишь Светодара мого, освободи.
Грач кивнул.
— Я знаю, где один из ваших спрятан. В Каффе. Мой следопыт видел. Туда иду. Вместе с людьми. Не так быстро как на крыльях, но вернее от врагов отбиться.
— Спасёшь?
Грач нахмурился, сжал сильнее пальцы, охватившие тонкие старческие запястья.
— Хорошо старик, если это твой сын, добуду наследника, домой верну. В другой бы день, после всего зла и ненависти принятой от вашего народа, своими руками щенка придушил бы и не поморщился, да, правду люди говорят: горе сближает. Всё что между нами было раньше — пеплом припорошено и забыто. Хватит зла в мире и без моей мести.
Светодар растянул губы в жуткой ухмылке.
— А теперь слушай, Василий, свободный воин с рождения. Такое скажу, отчего у меня может потом язык отсохнет. Слушай и помни. Как найдешь того ката, купившего Светодара, убей его. Грех такое даже думать, но я прошу, убей. Нет сил ходить по земле, нет сил сносить взгляды, полные жалости. Убьешь врага?
— Думаешь, полегчает?
— А вдруг…
Грач еле заметно кивнул. Кому, как ни ему знать, что такое ужас потери? Воин чуть не завыл, представив сына своего, — Сашка, которого также как и светодара, увели темноликие. Что с ним сейчас? В полоне или в ближайшем овраге уже лежит? Тело сына, в отличие от погибших жены и дочки, он так и не нашел…
— Дай и мне горя свого, дай и я поплачу… — прошептал Василий Грач заговор.
И плакали двое, кровь от крови воин и колдун силы необыкновенной, по мощи равный древним волотам. Врагами были, врагами и оставались, да только сковало горе их крепче булата…
Одно на двоих.
А как высохли слезы, сказал старик:
— Если Боги Белые и Чёрные дадут, и свидимся, то не буду нос воротить. За равного приму. Тебя и всё твое племя. В мир, так мир, в сечь — так сечь.
Дорогие это были слова. Раньше светодары даже в бой с грачами вступать не смели, считая это крылатое племя нечистым, называли падальщиками. Руяне и волхвы прогнали граче — перевертней из свободных земель Дикого поля, где издавна селились магические народы. Пришлось племени Василия Грача идти на поклон к людям. Пряча своё истинное нутро, стали казаками. Смирили гордыню, служили и подчинялись чужим законам.
Отряд Василия, промышлявший у местного городского старосты в качестве гонцов, во время набега был на заставах. Когда воины вернулись, то увидели вместо своих домов пепелища. Ужас сковал и так немногочисленный народ грачей. На кого ни посмотри — в каждой семье потеря, кто убит, кто поруган, кого тени забрали в рабство. Мало осталось стариков, старух и женщин, а детей и того меньше.
Похоронив погибших родных, после тризны Василий держал совет.
За столом сидели без малого тридцать мужчин, способных встать на крыло.
Василий тогда сказал:
— Славное наше племя — летом летаем, зимой ходим. Сколько себя помним — воюем, то с оборотнями, то с мавками, то с волхвами. В Диком поле тесно нам было. Год назад собрал я вас на совет, предложил перейти к людям. Думал, среди них сможем удержаться, птенцов воспитать, на крыло поставить. Думал, чего нам людей бояться? Если что, обернулись и вот оно — небо над головой. В любой миг можно в поисках свободного края улететь! Я так думал…
Василий говорил, а собратья слушали.
— Вот уже двести лет, как мы скитаемся по чужим землям, а горе неотступно преследует нас. Когда — то наш народ мог выставить пятьсот острых клювов. Сейчас же я вижу жалких три десятка… Надолго ли нас хватит? Думаю, конец уже близок. Но вас, братья мои, хочу спросить: неужели наше горе убийцам сойдет с рук? Вот ты, Иван, будешь спать спокойно, зная, что где — то на чужбине гниет твоя дочь Анюта? А ты, Стеол, сможешь ли радоваться весеннему солнцу, понимая, что твой сын никогда не услышит журчания ручья? Слушайте же меня, братья. Я говорю не как выбранный вами старший грач, а как равный среди равных. Я так просто не сдамся. Буду мстить убийцам моей семьи, кто бы это ни был. Вы со мной?
Тридцать глоток издали булькающий, почти радостный клекот.
— Я знал, — склонил голову вожак. — Обещаю. Разорение наших гнезд дорого обойдется тем, кто направил врага в
