Спускалась Аида всё ниже и ниже, подобрав тяжелый подол платья, поверх которого был наброшен изар, и ни пугала её, ни крутизна лестницы, ни близость узких стен, ни шепот и шорохи, раздававшиеся во мраке впереди и сзади. Женщина, ловко перескакивая со ступени на ступень, высоко держа факел, освещая себе путь. Добежав до места, служанка поправила одежду, подняла выше огонь и осмотрела пещеру, вдали которой бронзой блеснула дверь. Пройдя до входа, Аида постаралась восстановить дыхание, промокнула платком выступивший на лбу и висках пот и, чтобы пламя не слепило глаза, отодвинула факел подальше от лица. Служанка взялась за торчащее из пасти бронзового дракона кольцо, прошептала Тайное Слово и дернула на себя дверь.
Когда женщина вошла в зал, огонь факела поменял свой цвет. Только что сиял бело — оранжевым, и вдруг превратился в бледно — синий. Аида не первый раз была в библиотеке и знала, что обычный огонь здесь не выделяет тепла и не может нанести вреда хранящимся свиткам и книгам. Женщина, набросив на лицо платок, чтобы пыль не мешала дышать, прислушиваясь к тишине, шла через лабиринт высоких стеллажей. Скоро она вышла в центр залы, где стояло несколько больших длинных столов с лавками по бокам. Аида огляделась. Вдруг, то там, то там загорелись пары золотых глаз, но неведомые создания не вошли в круг света, а сопровождали гостью издали. Они передвигались без малейшего звука, и казалось, что глаза — монеты летели в воздухе.
В этот поздний час в библиотеке никого не должно было быть, только её госпожа работала в углу, где хранятся свитки из Индии. Если пойти до неё самым коротким путем, то пятиминутная клепсидра как раз завершит свой отчет времени. Служанка, задержав дыхание и приоткрыв рот, прислушалась.
Тихо.
Вот и хорошо, что тихо. Дойдя до места, Аида увидела свою хозяйку.
Гулбахар, подложив руки под голову, прилегла на сплетенный из тонких стволов лиственницы стол, да так и заснула. Ей что — то снилось — глаза метались под веками, лицо сводила судорога, а пальцы пытались ухватить что — то невидимое.
Дочери Правителя снился кошмар, где недавнее прошлое слилось с вымыслом. Во сне её вызвал отец, но Гулбахар отказалась идти к нему. Волшебница достойная по крови и по богатству высокого сана, вынужденная пребывать в необъятной тени своего благородного отца, уже много лет служила книгочеей. Во сне её захлестнула обида. Неужели одна из лучших выпускниц Мелиитафана до конца жизни будет перебирать чужие записи заклинаний, выдуманные кем — то формулы, написанные иноземцами иероглифы? Почему ей нельзя заниматься поиском новых заклятий, сторожить границы империи или отправиться в Египет, где волшебники вот уже три десятилетия воюют с некромантами? Разве её фамилия не Камар? Или она вышла не из рода боевых магов? Неужели она рождена только для чтения заскорузлых глиняных дощечек или ветхих папирусов? В этом её подвиг? В этом её помощь отцу?
Вдруг мир во сне изменился, и как ручей, вливающийся в широкую реку, стал огромным. Перед Гулбахар предстала огромная фигура отца. Он, длинный, словно тень перед закатом, строгий, как сама судьба, возвысился на Гулбахар и сказал:
— Здравствуй, дочь моя.
И этот голос был таким… ласковым…
Легкое дуновение сняло с сердца печаль, выбило из руки меч обиды…
— Я редко признавался тебе в любви, не одаривал подарками. Отправив в школу, я подумал, что среди своих сверстниц ты обретешь новую семью, не будешь так горевать о безвременной смерти своей матери. Мне казалось, что так было лучше для всех нас. Отчасти так всё и произошло. По завершении учебы, ты из Мелиитафана вернулась иным человеком. На секунду я представил, что ты уже взрослая и этого проклятого мгновения хватило, чтобы увидеть встаршей дочери не только кровь от крови своей, но и соратника, способного понять, как тяжела ноша правителя. Но я не видел тебя наследницей, только помощником. Наверное, я чувствовал, догадывался, что ты ждешь от меня не только приказаний, но и слов любви. Поэтому я каюсь перед тобой, и печаль жжет моё сердце. Я понимаю, что моё покаяние запоздало.
Отец пропел во сне: «Так слушай меня, Гулбахар. Я люблю тебя, сияние души моей, Гулбахар. И прими от меня дар, Гулбахар. Моей дочери — воительнице, Дарю я цветок лотоса…».
И далеко — высоко — неизвестно где, весенним громом пророкотало имя: «Гулбахар».
Женщина проснулась.
Немолодая. Одинокая. Незамужняя.
Посмотрела на руки свои — там было пусто. Никакого лотоса, никакого дара, только эхо её имени звучало в голове и…
Что это?
На ладони четко отпечатался след ребристой рукояти меча.
Гулбахар верила снам. Тем более таким четким и ярким.
Признание в любви…
Что оно может обозначать?
Надо записать.
В поисках бумаги и пера книгочея посмотрела на стол и увидела между зиджами — таблицами гороскопов мастера Ибн ал — Банна из Марокко и пергаментными лекарскими трудами Мордехая Египетского, развернутый свиток, за чтением которого её и сморила дремота.
С утра женщина перебрала много книг, просмотрела с десяток рукописей волшебников, а когда дошла очередь до скучнейшего перечня лекарственных растений Европы, Китая, Азии, Индии… заснула. Теперь же полностью не отошедшая от сновидений книгочея по — иному увидела сухие строчки и рисунок семилучевого листа. От этой иллюстрации вдруг повеяло ужасом. Так у неё уже бывало — кажется, вокруг тишь и спокойствие, рядом никого нет, ни друзей, ни врагов, а на сердце почему — то тревожно. В висках стучит кровь, ладони холодеют, и внутри всё сжимается. Предчувствия несколько раз спасали Гулбахар от неминуемой смерти.
Сейчас в пустом подземелье ощущения были иными — во стократ сильнее!
Насколько Гулбахар была бесстрашной, но, услышав за своей спиной мерзкое хихиканье, ощутила, как её сердце сжалось в горошину. Книгочея, развернувшись, молниеносно выхватила волшебную палочку. Никого!
