У преподобного Карла имелась масса соображений касательно секса и нравственных устоев общества, когда он достиг нынешних высот своего могущества. Никаких выборов не проводилось, никаких слушаний и одобрения его кандидатуры не было – просто президенту нужны были голоса избирателей, и благодаря Карлу он их получил. И теперь от Сэма Майерса требовалось одно: внимательно слушать, что говорит ему этот человек, неофициально считающийся его «правой рукой»; человек, которому внемлют миллионы внимательных слушателей; человек, который полагает, что вернуться на сто лет назад – шаг в высшей степени желательный.
И да благословит Господь эту хитрую уловку.
Я не знаю, действительно ли существует фургон Карла Корбина для особ, подозреваемых в адюльтере, зато я хорошо знаю, как поступили с Энни Уилсон с нашей улицы, когда ее муж позвонил и сообщил о совершенном ею прелюбодеянии. Это показали по телевизору всего через несколько дней после того, как мой мир встал с ног на голову.
Энни Уильсон, собственно, была проституткой в обличье домохозяйки – во всяком случае, именно так она выглядела, когда ее муж бывал дома. Видимо, по средам с утра, как только ее муж уходил на работу, она кому-то звонила и мгновенно меняла свой гардероб до неузнаваемости, а после обеда этот кукольный процесс переодевания осуществлялся в обратном направлении, поскольку мужчина, приезжавший к ней на стареньком синем пикапе, вновь заводил мотор и отбывал восвояси до следующей среды. Наверное, на сей счет между ними существовала определенная договоренность.
Вообще-то мне не следовало бы называть ее шлюхой. Я и сама ничуть не лучше. Да и мужа Энни никак не назовешь Принцем Очарование. Она, кстати, целых два года пыталась от него уйти, и однажды он попросту аннулировал ее кредитные карты и прекратил выплаты за ее автомобиль. Энни с тем же успехом могла бы жить и в тюрьме строгого режима. Однажды в среду я, помнится, подбадривала ее без слов, давая понять, что у нее есть все основания просто выйти сейчас из дома, сесть в этот синий пикап и никогда больше назад не оглядываться.
Если бы у нее не было двух мальчишек – оба еще маленькие, старшему и десяти не исполнилось, – она бы, может, так и поступила. Если бы она в ту среду все-таки решилась и действительно убежала со своим любовником, мне, возможно, не пришлось бы смотреть ту жуткую передачу по телевизору, во время которой преподобный Карл Корбин собственноручно передал ее двум невзрачным особам с серыми лицами и в таких же серых долгополых балахонах. И мне, возможно, не пришлось бы слушать, как он рассказывает о монастыре в Северной Дакоте, где отныне Энни Уилсон и останется до конца жизни, оснащенная наручным счетчиком с суточным лимитом слов, равным нулю.
То, что в тот мартовский день заставило меня выйти из Восточного рынка и направиться прямиком к машине Лоренцо, стоявшей на противоположной стороне улицы, в тихом переулке, было вызвано не просто приступом сладострастия и отнюдь не было связано с тем спором, который случился утром у нас с Патриком, – спор в значительной степени носил односторонний характер, поскольку говорить-то я практически не могла. Нет, просто затаенная ярость все еще вспыхивала искрами, все еще потрескивала у меня внутри, точно пламя неугасимого костра, который то еле тлеет, то вдруг превращается в адский огонь. Мне было хорошо известно и о двойных стандартах, и о частных мужских клубах, которые как грибы росли в больших и малых городах; в эти клубы одинокие мужчины, имеющие средства, всегда могли пойти, чтобы снять стресс и сбросить излишки спермы, развлекаясь с дамами-профессионалками. Патрик давно рассказал мне о таких клубах, наслушавшись на работе негромких разговоров сослуживцев. Эти клубы были единственным – и последним! – местом, где мужчина мог спокойно достать презервативы.
Говорят, проституция – это древнейшая профессия. И нельзя уничтожить нечто столь древнее. И потом, за геями давно уже отлично присматривают в лагерях-тюрьмах; а любительницы адюльтера, вроде Энни Уилсон, обрабатывают фермерские поля в Северной Дакоте или трудятся на полях так называемого зернового пояса Среднего Запада. Однако Движению Истинных не сразу удалось решить вопрос с женщинами-одиночками, лишенными какой бы то ни было семьи, способной принять их в свое лоно, – эти женщины при новых законах попросту не смогли бы выжить, будучи лишены возможности зарабатывать и возможности говорить. И в итоге им предложили выбор: выйти замуж или перебраться в публичные дома.
Когда я думала о судьбе Сони – о том, что с ней будет, если мы с Патриком, не дай бог, не впишемся в рамки идеальной картины Истинных, и ее тогда заставят либо выйти замуж без любви, либо отошлют в некую коммуну шлюх, где рот ей будет нужен только для того, чтобы отсасывать и мычать, как животное, – кровь моя буквально закипала. Ведь даже шлюхам теперь было приказано заткнуться и подчиниться.
В общем, тогда я вышла из Восточного рынка, перешла через улицу, старательно обходя ямы и покрытые ледком лужи, и села в машину Лоренцо. Только так я могла в тот момент сказать всей этой новой системе: «Да пошли вы все!..»
Благодаря кипящим в моей крови гормонам ярости и моему собственному идиотизму эта система тут же сказала мне в ответ: «Да пошла ты!..» Сексом мы с Лоренцо тогда занимались трижды. Один раз с презервативом. А остальные? Абсолютно без ничего.
Господи, и как же это было хорошо!
Лин берет меня за руку и, возвращая в нынешнее утро, говорит:
– Осторожней, детка. Ты можешь потерять куда больше, чем только голос.
– Я знаю, – говорю я и стараюсь собраться – тем более к нам уже стучится Морган.
Глава двадцать восьмая
Затем Морган ведет нас по коридору, по дороге прихватывая Лоренцо, но у дверей его кабинета останавливается и, наморщив нос, спрашивает:
– Чем это пахнет?
– Я ничего не чувствую, – спокойно говорит Лоренцо, но глаза его улыбаются мне.
Лин тут же подыгрывает:
– Я тоже никакого запаха не чувствую.
– Хм-м… Ну ладно, ребята, оставим эту тему. У нас уйма дел, а успеть нужно к назначенному сроку.
Я впервые слышу о каком-то «назначенном сроке», и даже те жалкие крохи уважения, которые я могла бы испытывать к Моргану, практически исчезают. Вряд ли ему известно, что мы уже нашли средство для исцеления от синдрома Вернике, но мне бы очень хотелось знать, что именно он успел пообещать президенту. Ведь мы же, черт побери, не пироги печем.
– Какой еще «назначенный срок»? – недовольным тоном спрашиваю я.
Морган колеблется; похоже, он прямо сейчас пытается придумать для нас некое подходящее объяснение. Впрочем, когда он наконец начинает говорить, все это звучит как нечто давно и хорошо отрепетированное.
– Наш
