Солисткой популярной женской группы с постера над кроватью дембеля.
Всемирно известной моделью с баснословными гонорарами.
Евой, Лилит, Анжеликой – маркизой ангелов.
Каждая клеточка ее скукоженного стрессом тела наконец разжалась, наполнившись усталым блаженством.
И тревожное море, что продолжало шуметь за окном, в эти минуты уже не казалось враждебным, а было всего лишь пространством, где остались такие скучные, такие обыденные мать с бабкой и дочурка – ни в чем не повинная жертва обстоятельств.
Домой не хотелось совсем.
Хотелось одного: чтобы время остановилось в этой точке, размылось на кончиках пальцев, застыло в завитушках его черных волос, в отблесках свечи с прикроватной тумбочки, в осевших пузырьках едва пригубленного шампанского, в почти не слышных по глади дорожек за дверью шагах.
– Галя, ты – супер!
Мигель, ласковый щенок, потерся носом о мочку ее уха. Обнаженный и беззащитный, он напоминал ей сейчас счастливого ребенка, наконец дорвавшегося до горки конфет.
Разве может быть что-то слаще для женского взора и сердца, чем наблюдать, как из тяжеловесной мужской брони проглядывает нежный, искренний мальчик? И не только наблюдать, а еще и самой стать причиной такой перемены!
– Ты о чем сейчас думаешь? – прошептала Галина.
– Когда мы еще увидимся…
– Откуда у тебя такой хороший русский?
– Так мама у меня русская.
– Ой… А акцент откуда?
– Мы с папой жили на Кубе до моих двенадцати лет.
– А потом?
– А потом мать вернулась сюда.
– Жалеешь?
– Нет. Я же встретил тебя!
И тут в сознании Галины некстати колыхнулся и проплыл перед глазами образ бывшей преподавательницы по классу балета, которую случайно встретила на днях.
Роскошная властная женщина, обладавшая точеной фигурой и надменным лицом восточной принцессы, превратилась в высохшую старушку с ежиком седых волос и безнадежно грустными глазами.
«Онкология», – догадалась Галина.
Господи, как же все скоротечно в этом мире…
И как страшно жить!
Она уткнулась в плечо Мигеля и принялась жадно вбирать в себя его запах.
От этого отзывчивого, расслабленного негой тела пахло вечностью.
12
За два дня, проведенных у компьютера Валерия Павловича, Самоваровой удалось собрать максимально возможное количество информации про убитых и про их ближайшее окружение.
С женщиной все было более-менее понятно.
Стареющая самовлюбленная дамочка, казалось, имела в своей жизни лишь одну цель: почти ежедневно, с помощью тщательно отфотошопленных фотографий доказывать в соцсети, что она еще «ого-го», но ботокс и яркий макияж скрывали гримасу страха и одиночества.
Самые дорогие машины и самые роскошные кабаки служили обязательной декорацией для демонстрации работы пластических хирургов и косметологов из свиты Валентины Никодимовны Шац. Изредка мадам позволяла появляться рядом в кадре и своим подругам-клонам.
Разглядывая эти фото, Варвара Сергеевна воспринимала увиденное так, словно убитая при этом держала в руках рупор и кричала: «Посмотри, я – жар-птица, я владею многим, но мне скучно! Порази меня, возрази, удиви, и я, может быть, позволю тебе побыть рядом со мной!»
И тогда Варвара Сергеевна вновь переключалась на страничку Галины, жены убитого.
И что-то у нее не складывалось…
Почти на всех фото Галина выглядела живой и естественной: никаких заигрываний с возрастом, минимум макияжа.
Слишком уж разными были две эти женщины.
Эх, Мигель, Мигель, ты один знал, что тебе нужно, а главное – зачем…
– Итак, женщина оставляет мужа. Скажем, не самого последнего самца. Породистый, статный парень, да и местечко для хорошего старта в жизни ему было предопределено: он – человек из творческой семьи и, скорее всего, из семьи со связями. Дочка у них славная, симпатичная… Но в середине жизни женщина резко меняет мужа на нечто ментально чужеродное да еще и рожает ребенка! Есть мысли, Валера?
– Половое влечение частенько затмевает рассудок.
«Даже и не сомневаюсь, что в этом ты знаток!» – хмыкнула про себя Самоварова.
Сегодня был пронзительный и нежный голос Клавдии Шульженко.
Перед тем как приступить к приготовлению пищи, Валерий Павлович настроил музыкальную систему сына и выбрал, к удовольствию Варвары Сергеевны, этот ретродиск.
Обедали они поздно. Вернувшись домой, Валерий Павлович долго колдовал над макаронами по-флотски.
– В том-то и дело, что непохоже… Здравого рассудка там, судя по всему, хоть отбавляй! Да и цинизма… Я выяснила, что бывшие супруги много лет дружно работали в ночном клубе, и ты понимаешь, какая там среда… Ну натешилась бы она, пережила бы кризис, но зачем же в корне-то все менять? Ух, Валер, я, похоже, на тебя плохо влияю… Понеслась душа в рай… Закурил по новой?
– Да нет… Я только балуюсь, с тобой можно!
– Что, без вариантов?
– Именно. А пойдем в театр в пятницу?
– Что, так серьезно?
Самоварова нахмурилась.
– А давай не будем все куда-то в рамки загонять: серьезно-несерьезно… Просто возьмем и пойдем в театр. Я тебя приглашаю и билеты беру на себя!
Первым делом Самоварова хотела было подчеркнуть, что свой билет она в состоянии оплатить сама, но почувствовала, как нелегко ему дались эти простые слова, и возражение застряло у нее в горле.
Самоварова подцепила на вилку жирных макарон.
Второй день подряд ее кормил мужчина.
Второй раз в жизни ее кормил мужчина тем, что приготовил для нее сам.
Еще не зная, как она все это объяснит Аньке, Варвара Сергеевна для вида похмурилась и, кивнув, согласилась.
* * *– Лариса, прошу тебя, голубушка, сделай это для меня!
Самоварова уже десять минут возбужденно дышала в трубку, почти без умолку говорила, а про себя все переживала, высохнет ли платье.
– И что, прямо так и сказать?
– Да, так и скажи, мол, требуется серьезная консультация, надо разобрать книги, мол… Иван Иванович, предположим, подсказал, что среди них, возможно, есть не просто редкие – уникальные…
– Иван Иванович с работы? – хохотнула
