Бабуля осмелилась первая:
– И где вы остановились?
– Пока еще не остановились… Я думала, Амир заказал номер в гостинице, а он вдруг говорит: «Я понимаю, ты хочешь домой, я понимаю, будет тесновато, но это же так важно для тебя».
Мать, не выпускавшая вновь обретенную дочь из своих объятий, смахнула слезы и запричитала:
– Вот и хорошо! Мы с бабушкой будем домой ездить ночевать, а ты в гостиной поживешь. Но лучше бы все-таки без Амира… А кто он? Индус? Хлопотно будет, тесновато… Санузел, опять же, один… А у нас теперь есть еще Лу, ангелочек наш!
Смущенный Мигель, украдкой продолжая поглядывать на Ольку, уткнулся носом в меню.
Бабуля подхватила тему:
– Олюшка, мы все для тебя приготовили. Галя… она так тебя ждала! Амир ведь может пожить в гостинице? Нужно только рядом с домом найти.
Катюша, копируя своего отца, в слегка развязной манере, принялась засыпать официанта вопросами, при этом внимательно прислушиваясь к общему разговору.
Вслушиваясь в очаровательный Ольгин акцент, Галина почему-то вспомнила, как однажды застукала свою шестнадцатилетнюю сестренку в компании размалеванных, как шлюх, подружек за собиранием окурков в подъезде…
– Какое классное место! Недавно открылось? Как же я скучала по этому городу… И какие здесь грандиозные перемены! Завтра – гулять, целый день гулять по городу. И еще девчонки мои рвутся встретиться.
– Вот, тетя Оля. – Катюша ткнула пальцем в свой телефон. – На соседней с нашим домом улице есть гостиница, три звезды, и цена там более или менее…
Ольга захохотала в голос и потрепала племянницу по неумело уложенным липким волосам:
– Спасибо, моя сладкая! Мы же с Амиром все-таки пара.
Снова повисла пауза.
– Значит, так, – прервала тишину Галина. – Жить вы будете, конечно, дома. С Амиром. Придется смириться с некоторыми неудобствами, сама понимаешь, нашему Лу сейчас год с небольшим… Ты же домой приехала. А вариант с гостиницей можно иметь в виду как запасной.
Катюша пискнула от восторга, мать, не выпускавшая Ольгу из своих объятий, снова заплакала, а бабка, бросив взгляд на Галину, ухмыльнулась.
– Что же, замечательно! – с иронией в голосе подытожила она.
– Замечательно, да! – на той же ноте вернула ей Галина.
Женщинам принесли бутылку приемлемого по цене шампанского, себе Галина заказала коньяк.
Недорогого пива, которое любил Мигель, в барной карте не оказалось, и Галина небрежно попросила официанта, явно рассчитывавшего получить чаевые, послать кого-нибудь за пивом в магазин.
Мигель благодарно потрепал ее за руку, но за обед в итоге заплатила растроганная, щебечущая и, судя по всему, совсем не бедная сестренка.
42
– Сидела девочка на месяце, ловила удочкой звезды, – гладя Аннушку по голове, тихо, нараспев ворковала Варвара Сергеевна. – Сидела-сидела, и тут ей раз – и надоело! Скучно стало одной в бескрайней вселенной… И подумала девочка: полечу я на землю искать себе маму…
– Мам, ты и своим подследственным такие байки прогоняла? Помогало? Кололись?
Зареванная, опухшая от слез Анька дернулась, но руку матери со своей головы не убрала.
– И вот нашла она маму… А мама сама еще не выросла, не ценила минуты жизни, не ценила простые чудеса, многого не знала и мало что умела… – продолжала Варвара Сергеевна.
На кухне было темно, а в комнатах и в коридоре горел тревожный свет.
Простившись у подъезда с Валерием Павловичем, Самоварова, необычайно легкая, словно потерявшая добрую половину веса и все еще горевшая от поцелуя, взлетела по лестнице на свой второй этаж.
Дурное предчувствие, как притаившийся зверь, с порога бросилось на плечи.
Ноги вмиг стали свинцовыми.
Оказалось, что туфли, за те километры, что она намотала сегодня по городу, стерли пятки до глубоких мозолей.
Поношенные ботиночки дочери валялись посреди коридора, телевизор на полном звуке орал дурным голосом какого-то певца, Капа и Пресли куда-то попрятались и даже не вышли встретить хозяйку.
– Ну что? Нагулялась, нашизилась? – послышалось с кухни.
Когда-то, с теми же интонациями, так же кричал здесь пьяный Анькин отец: «Что, явилась? Всех пересажала?»
Чувствуя полное бессилие, Самоварова сглотнула и прошла на кухню.
Анька сидела у стола, распластав на столе руку и положив на нее голову.
Рядом тлела свеча и стояла чашка с вином. Пепельница была полна окурков.
– Анюта, почему в темноте? Хоть бы окно открыла! Опять закурила! – забормотала Самоварова.
– Батюшки мои, какая трагедия! Че, помру, да?! Но ты же не померла до сих пор!
Анька подняла голову.
Она была сильно и неприятно пьяна.
Даже в полумраке Варвара Сергеевна отчетливо разглядела, что из тела дочери, прикрытого кое-как завязанным, разошедшимся на полной груди халатом, торчали жесткие колючки. Красивые черты лица алкоголь успел превратить в невнятную желейную массу.
– Какая чудовищная несправедливость, – сказала Самоварова темноте.
– Я искала тебя! Названивала твоему суперзанятому полкану! Калининой!.. – заплетающимся языком продолжала выкрикивать Анька.
– Доча, я должна тебе сказать…
Но слова не находились.
А что она может сказать?
О чем рассказать той, у которой в детстве бессовестно отобрали волшебный огненный цветок, растоптав его в холодном молчании, в постоянном чувстве вины, гнетущем обоих родителей, в резких, как оплеуха, окриках, в хронической нехватке времени, в наспех приготовленной пересоленной яичнице, в вечно подтекающем кране в ванной и… кинули помирать на подоконник сердитого окна, где маленькая Анюта, самостоятельная с детсада, в такой же темноте ждала своих несчастливых родителей…
– Аннушка, я прошу тебя… Не надо так… Ты молодая, тебе еще детей рожать.
– Мама, ты надо мной издеваешься?! – Анька припала к чашке с вином.
– Хочешь, давай разъедемся, – глупо и робко вырвалось у Самоваровой.
– Угу… А когда ты голову в духовку в следующий раз засунешь, тебя кто, солдафон твой прибежит спасать?
– Прости меня… Я гуляла по городу, в парке был концерт, я случайно попала и заслушалась… Не заметила, что уже поздно. Думала позвонить –
