– Опять ты врешь!
– Да нет же.
– Принеси и покажи!
Новый мобильный действительно был разряжен, но показать его дочери, тем более сейчас, она, конечно, не могла.
«Опять ты врешь!» – в ушах ее звучал собственный голос, не вовремя потребовавший дневник, цинично выговаривавший Аньке за очередной роман и зло твердивший «опять ты врешь» в спину ее непутевому отцу.
И то, что она так упорно защищала от дочери, новое, будоражащее полнотой жизни, спряталось во тьме, оставляя ей только эту реальность, в которой две женщины летели в глухой колодец, на дне которого валялись пустые бутылки и пачки таблеток.
Не видя иного выхода, Варвара Сергеевна бросилась на торчащие из Аньки колючки. Раздирая себя в кровь, она не думала – знала, что это единственный шанс остановить их падение.
Прямо сейчас, лицом к лицу, столкнуться с правдой, подобрать наконец нужные и простые слова.
Ведь где-то, над колодцем, есть свет и ветер, колеблющий изумрудную листву, там, в спокойной и мудрой земле, каждую секунду рождаются диковинные цветы… она же все это видела сегодня!
Обняв отяжелевшую, налитую горечью Аньку, продираясь сквозь невыносимую боль, перематывая в голове многочисленные кадры своего материнского позора, Самоварова, не сумев придумать ничего лучше, запричитала, рассказывая сказку, страницы которой потерялись среди следственных протоколов, запачкались кофейными пятнами и пеплом, замарались чужими отпечатками пальцев, но ведь не исчезли, нет!
И Анька начала сдаваться…
Схватила материну руку и положила себе под щеку и даже, тихо всхлипывая, задремала.
Варвара Сергеевна помогла ей дойти до кровати, погасила свет и выключила телевизор.
– Расскажи мне еще свою сказку… Только говори, мама, что-нибудь говори, – тихо попросила дочь, натягивая на себя одеяло.
Варвара Сергеевна прилегла рядом и, гладя дочь по голове, продолжала плести свою сказку, местами становившуюся совсем грустной.
Она рассказывала про влюбленного в собственную тень Принца, который, не справившись с тяготами жизни, сбежал от них в никуда, про Страдальца, вступившегося за честь своей глуповатой жены, про то, как по ошибке он был схвачен и попал в темницу, про то, как героиня потеряла веру в богиню Правосудия, как напрасно и долго она любила мудрого и недоступного Гудвина.
Анька, обессилевшая, но еще не успокоившаяся, внимательно слушала мать.
Черты ее лица, подсвеченные узкой полоской света уличного фонаря, постепенно сдавались сну и принимали свое обычное милое выражение.
Она стала похожа на большого утомленного впечатлениями дня ребенка.
Варвара Сергеевна смотрела на дочь и чувствовала, как ее сердце разрывается от любви.
Капа и Пресли, что-то почувствовав, наконец спрыгнули со шкафа и свернулись калачиками в изножье Анькиной кровати.
Город, огромный пресыщенный кит, тоже начал успокаиваться и, продолжая беззлобно ворчать шорохом шин, умиротворенно закемарил под их темным окном.
Перед тем как окончательно провалиться в сон, Самоварова услышала, как чьи-то тонкие и легкие каблучки заспешили по асфальту – то ли к счастью, то ли от счастья.
Приснилась Галина.
Она сидела в первом ряду огромного, сотканного из бархата, позолоты и лепнины зала, в темно-фиолетовом платье, с прямой напряженной спиной.
Раздвинулся занавес, и на сцену вышла румынская цыганка в необычайно красивом шифоновом платье.
Ноги ее на сей раз были чисты и все так же босы.
Цыганка запела.
Внимая рожденным ее голосом звукам, Галина размазывала по щекам колючие слезы.
43
Амир оказался (как метко окрестила его с ходу бабка) инопланетянином.
Отец его был араб, мать – француженка.
Он был красив, получил хорошее образование и обладал отменным вкусом в одежде.
Его жесты и манеры были неспешны и безупречны, а грация напоминала грацию утомленного удачной охотой тигра-альбиноса.
С Ольгой он говорил то по-французски, то по-английски, впрочем, и русским владел весьма сносно.
Ни от чего не отказываясь, будь то материны блинчики или бутылка армянского коньяка, припрятанного бабкой к особому случаю, он оставался безразличным к простым радостям и существовал в каких-то загадочных для понимания эмпиреях.
Еще в ресторане Ольга сказала, что у него в городе много разных, связанных с бизнесом дел.
Но что это за дела, чем он занят, каковы его материальное положение и планы на сестру, что ему интересно, что он любит – на все эти вопросы каждый из членов семьи получал уклончивые ответы.
В день приезда он появился в доме лишь поздним вечером.
Не отказавшись от кухонного застолья с салатом оливье и водкой, Амир, как успела заметить Галина, лишь пригубил из рюмки и сбил в кучку еду на тарелке.
Из всех членов семьи его заинтересовала только бабуля.
Всякий раз, когда в тот праздничный вечер с разрешения Галины она выходила покурить на балкон, некурящий Амир ее сопровождал.
Время от времени с балкона доносился смех – бабуля пыталась вспомнить свой когда-то хороший английский, Амир практиковался в русском.
К Галине и ее матери он демонстрировал холодную вежливость и постоянно их благодарил, даже не вникая, что конкретно они ему предлагают.
Подарки, о которых растрезвонила Ольга, оказались роскошными.
Катюша, завизжав от восторга, получила мобильный телефон последней модели, Лу досталась платиновая, усыпанная бриллиантами и рубинами подковка на счастье, бабке и матери – запредельно дорогие арабские духи, а Галине серьги – золото и сапфиры.
Когда молодая пара удалилась в приготовленную для них гостиную и плотно прикрыла за собой дверь, мать, домывавшая посуду, ни к кому конкретно не обращаясь, завела пластинку:
– С такими-то деньжищами можно было бы и в лучшей гостинице города жить!
Галина, прихлебывая коньяк из пузатого бокала, чувствовала себя совершенно выжатой, как долька лимона, которую она катала во рту.
– А с другой стороны – все хорошо. Это же просто арабский лорд! И, судя по всему, богат… Ух, у меня даже голова кружится. Только что же, Олюшке придется ислам принять?
Допив коньяк,
