Наконец они оказались в горнице одни, если не считать покойницы — но та мирно почивала в своей просторной домовине, на совесть сработанной из большой дубовой колоды, и никого не трогала. А вот ее брат вдруг сделал такое, отчего юноше стало очень не по себе. Он схватил чистое полотенце, привешенное на косяк возле окна. Это была также необходимая часть русского похоронного обряда: оно должно было висеть здесь сорок дней, чтобы душа покойной, которая именно столько находится на земле, утиралась этой тканью. Схватив запретный предмет, Антонов кощунственно утер им вспотевшее лицо и отшвырнул в сторону словно обычную тряпку. А потом бросился в красный угол, сорвал с божницы икону Спасителя, которая единственная в этом по-кошачьи чистом доме была покрыта толстым слоем пыли, и с размаху швырнул ее об пол, прокричав:
— Проклятие Адонаи!
А затем рухнул на лавку и залился горчайшими слезами.
Глава 5
Люди субботы
Главный герой узнаёт тайну крестьянина Василия Антонова, а также суть своей миссии, от которой приходит в ужас, но все равно принимает страшное предложение.
Вспышка была непонятной и пугающей. Еще более странным стало поведение родственника покойной, когда он сумел взять себя в руки. Антонов поднялся с лавки, шагнул к стене и коротко приказал юноше:
— Отвернись!
Тому не оставалось ничего другого, как выполнить повеление. Когда ему вновь было приказано повернуться, он увидел на чистой, выскобленной добела столешнице кожаный мешочек, в котором могли находиться только монеты. По виду мошна была весьма увесистой.
— Это все, что у меня есть, акум, — печально пояснил Антонов. — Тут много, очень много. Достаточно, чтобы ты возлег с моей сестрой, и сочетался с ней, и сделал ее женщиной.
— Но она же мертвая! — удивленно воскликнул юноша, уверенный, что беседует с безумцем.
Брат усопшей был много старше своей сестры и совсем на нее не похож. Покойница была светло-русая, с пухлыми по-детски губами, а Василий, напротив, уродился темноволос, смугл, а губы его были всегда поджаты и обрамлены горестными складками. Похоже, он много повидал в жизни. Безумие, вызванное гибелью сестры, еще не наложило на его облик своей неизгладимой печати — разве что в глазах таилось отчаяние загнанного в ловушку волка.
— Моя девочка умерла, не вступив в брак и не познав мужа, — печально проговорил сумасшедший. — Это двойное горе для семьи, ноцерим, ибо Неизреченный заповедал женщине иметь потомство и передать кровь свою в Вечность. Но еще есть возможность исправить непоправимое. Для этого надо пролить ее кровь, и сделаешь это ты…
Юноша не верил своим ушам, слушая, что от него хочет этот странный и явно не вполне здоровый человек. Он давно слыхал, что в обрядах многих народов присутствует традиция символического бракосочетания и даже соития умерших девиц с женихом, чему они только что стали свидетелями. Но — символического… А что нужно этому помешанному?! Однако по мере того, как он слушал, все становилось на свои места, и вскоре ему стало казаться, что перед ним не такой уж и безумец.
Обращения «акум» и «ноцерим», которое обычно применяют к людям других вероисповеданий иудеи, уже кое-что объясняло. Об этих странных людях юноша не раз слышал от своих духовных учителей. Немало на Руси-матушке бытовало сект и религиозных течений — хлысты, скопцы, бегуны, прыгуны, беспоповцы, молокане. Но эти люди были совсем особенными. Никто не знал, откуда они взялись, хотя гипотез высказывалось немало. Вроде бы первые «жидовствующие», как их называла ортодоксальная церковь, появились в XV веке в Господине Великом Новгороде, когда выходец из Литвы «жидовин» Схария склонил нескольких высокопоставленных бояр и духовных лиц в иудаизм. Разумеется, Москва расценила это как идеологическую диверсию и жестоко расправилась с виновными и невиновными, спалив всех в одной деревянной клетке. Однако после гибели ересеучителей угольки из их костра раскатились по укромным местам земли Русской и продолжали тлеть. Другая версия возникновения секты основывалась на том, что впервые ее очаги были зафиксированы в южных губерниях Российской империи, где расселили евреев, спасенных русскими казаками во время интервенции в Польше 1768 года от гайдамацкой резни. Иудеи крестились, но даже выкресты могли тайно чтить Моисеев Закон и передавать его детям своим, по всем церковным канонам являвшимся православными. Так или эдак, но ныне по территории империи было разбросано множество общин «субботников», как их не без доли презрения именовала главенствующая церковь, — крайне малочисленных и удаленных друг от друга, но весьма стойких в вере. Даже природных иудеев они удивляли доскональным знанием Торы и чисто русской истовостью в исполнении талмудических обрядов и предписаний.
Василий, или, как его на самом деле звали, гер Вениамин, имел свое объяснение генезиса «субботней» веры, которое тут же дерзко выложил незнакомцу.
— Мы содержим веру не жидовську, но Ветхаго Завету, природну, от своих прародителей приняту, и учение оной ведем не от явреев, а по печатным греческим Библиям, — тихо, но убежденно говорил он. Он вообще был довольно грамотен и образован для простого крестьянина, этот «гер», как на иврите именовались люди, добровольно принявшие иудаизм. — Не иудейское миссионерство, а природное наше духовное христианство — вот та колыбель, в коей взращены люди Субботы! Много искали на Руси истину, много… И старообрядцы, и скопцы, и духоборцы — все, не найдя ее в учении Никоновой церкви, бросились к древним священным текстам. Но только мы пошли дальше всех и обратились в поисках твердых оснований веры к самому корню мудрости — к Ветхому Завету!
Юноша с приоткрытым ртом слушал удивительную историю о том, как, ступив однажды на путь отрицания нововведений патриарха Никона, остановиться «субботники» уже не смогли, отвергли весь опыт христианства и несколько поколений спустя превратились в «обычных» правоверных иудеев. И хотя они читали древнееврейские молитвы с рязанским и тамбовским говорком, но все обряды ветхозаветного иудаизма блюли не хуже, а иной раз и лучше самих евреев. «Субботники» отрицали Христа и Троицу, считали иконы идолами, праздновали Пасху по еврейскому обычаю и, разумеется, свято чтили день субботний, отчего и были так прозваны.
— А ведь еще при матушке нашей, царице Анне Иоанновне, за такое в срубах сжигали… — улыбаясь одними губами, проговорил вдруг молодой человек, и «субботник» испуганно сжался на лавке, но сразу
