Нитй’сефни не преувеличивал: Каверны изменились с того времени, как я тут жил. Словно бы все и оставалось таким же, но в воздухе что-то висело. Может, причиной тому оказались надписи на стенах, окнах и дверях, может – странная пустота и тишина, может – закрытые двери таверн и постоялых дворов, но по какой-то причине, назвать которую я бы не сумел, мне казалось, что район напоминает Маранахар перед бунтом.
Естественно, не до конца: тут не было засухи, заразы и вообще каких-то особенных проблем. Трупы не лежали на улицах. Вдоль домов все еще стояли лавки, а за дверьми таверн все так же сидели люди, пили, болтали и слушали музыку. И все же люди вели себя тут как домочадцы Сверкающей Росой, когда пришли холодные туманы, а вместе с ними – призраки урочищ. Казались тише, печальней и, как для мореходов, слегка испуганней.
Ночлег мы нашли без особых проблем, подальше от «Волчьей Лежки» и других гостинец, в которых я ранее обитал. Хватило поискать в трех местах. В первой гостинице свободных комнат не было, во второй корчмарь выставил нас, едва взглянув на меня, а в третьей мы получили двойную комнату за шесть пенингов ежедневно. Я разыграл целое представление, вращая глазами, торгуясь, дергая себя за бороду и ругаясь, в конце снизив цену на пару скойцев, и заплатил за месяц вперед. Говорил я довольно топорным языком, стараясь произносить слова с гортанным акцентом и амитрайским придыханием, а Н’Деле и вовсе не отзывался, сидя под стеной, опершись о мой посох шпиона, и его колотила крупная дрожь.
– Что с ним? – спросил, кивнув на него, хозяин. – Не разнесет какой заразы?
– Неделю тому он был здоров, как и я, – отвечал я сухо. – Мы наемные воины. Слышали, что в Саду берут воинов, и пошли. А на него так повлияли ваши песни богов. Он болен из-за фальшивой религии Древа. Кара ему, потому что есть только одна религия – Подземной Матери, да станет все единым.
– Могу прислать тебе знахаря, – сказал он. – Стоить будет едва шеляг, а поставит на ноги любого.
– Не нужен ему ваш знахарь, – прорычал я. – Не нужны ему зелья и порошки. Его вылечит слово истинной силы. Потому я и ищу жреца с Юга. Он вылечит его словами силы, что сильнее тех, которые его отравили. Тут, на Севере, нет ничего – только грех, жадность, мороз и тьма. Если бы вы знали слова истины…
– Слушай, парень, – прервал меня хозяин. – Прими добрый совет, он тебе пригодится, по крайней мере, пока ты в краю мореходов и живешь тут, между нами. А у нас так, что всякий верит, во что хочет, уважает богов или нет, доверяет им свою судьбу или хочет, чтобы его не замечали. Но пока ты не обижаешь остальных, это никого не интересует. Наши боги в такие дела не вмешиваются – в то, что ты пьешь, ешь, говоришь или как желаешь жить. И тем более ты не повстречаешь здесь никого, кто позволил бы вмешиваться в такое посторонним. Станут его уважать или нет – это их дело. Если хочешь здесь поучать других, заглядывать им в кувшин или в спальню, жаловаться, проклинать и призывать на них месть демонов – долго не проживешь. Говорю тебе это я, Скафнир След-на-Снегу. Смолоду я обплавал весь мир, погулял и на Юге, и видел, как выглядит твоя истина и как поступают люди, поклоняющиеся вашей богине. И пока хочешь жить в моей гостинице – поступай, как человек рассудительный. Делай что хочешь, но следи за своими делами и не лезь в чужие, разве что случится убийство, кража или нападение. Потому что это моя гостиница, и я не вынесу тут умничающего амистрандинга. И я и пальцем не шевельну, если кто разобьет тебе голову, когда станешь призывать на него проклятие своих божеств. Нынче идет война богов, и люди в таких делах могут быть раздражительны, потому что никогда не ясно, когда проклятие поселится в теле. Помни также, что у нас есть закон, есть и власть, и по городу ходят стражники, но первый приговор тут обычно выносит меч, который быстрее законоречца.
Я терпеливо выслушал Скафнира и решил не перегибать.
– Ты честный муж, пусть и неверный, – заявил я. – И я поселюсь под твоей крышей, и прикрою глаза и уши на мерзости вашего треснувшего мира, хотя Мать приказывает уничтожать зло в зародыше. Пребуду меж вами, как тот, кто спит и ничего не видит.
– Будь ты постарше, разговор наш был бы короток, – ответил он. – Но поскольку тебе немного лет, а у меня тоже есть сыны, мне тебя жаль. Полагаю, что со временем ты наберешься ума-разума, когда увидишь побольше и немного забудешь то, что в твою голову напихали эти ваши жрецы. Я видел, как ты заботишься о своем товарище. Ты помогал ему взойти по лестнице и ищешь для него помощи, а значит, у тебя есть какие-то человеческие чувства и где-то в сердце ты знаешь, что некоторые люди значат для тебя больше, чем остальные, и что они не столь одинаковы, как рыба в косяке.
Так-то мы и поселились в гостинице Скафнира, в небольшой комнатке, где едва помещались две сколоченных из бревен кровати и наш скромный скарб.
Когда мы проверили соседние пустые спальни, хорошенько обыскали нашу комнату и поняли, каким образом из нее можно выбраться через окно, мы закрыли дверь и смогли уже не притворяться.
Микстуры действовали как нужно. Я еще чувствовал припухлость на веках и губах, но Н’Деле уже мог выплюнуть листья, которые он жевал, – они вызывали у него тошноту и заставляли пот выступать на лице.
– Я постараюсь выглядеть больным и без этого, – сказал он. – Кружится голова, а это может оказаться опасным. Не знаю, сумел бы я справиться с серьезной дракой после целого дня жевания эдакой-то гадости.
– Я сделаю отвар, – предложил я.
– Кто-то может почувствовать запах, – ответил он. – А ведь тебе как амитраю нельзя его пить?
– Верно, но ты-то – как кебириец – можешь. А я смотрю на это сквозь пальцы, поскольку ты болен. К тому же отвар – это не вино и не пиво. Да и в армии его разрешено пить, если совсем уж начистоту.
В тот же день мы пошли на поиски мест, где могли бы собираться недовольные.
Мы заглядывали во многие корчмы, сперва лишь затем, чтобы посидеть в уголке
